Кем она стала? Мошкой в паутине, которую сама помогла сплести вокруг себя. Она слушается Туллия и, теперь уже по просьбе кудесника Гульри, оказывает Принцу мелкие одолжения.

А что же в итоге?

Тени от языков огня дернулись, взмыли, а потом накрепко переплелись. Странствуя по стенам пещеры, они принимали неожиданные обличия, превращаясь то в простые круги, то в хрупкие силуэты, тянувшиеся друг к другу.

Ирис зажмурилась, лишь бы не видеть их. Они раздражали, напоминая обо всех тех чувствах, что она старалась не просто игнорировать, а полностью исключить, считая несовместимыми с избранным когда-то планом. Впрочем, он теперь все чаще вызывал сомнения. Приятно чувствовать восхищение окружающих, чтобы мастерство никем не оспаривалось, но почему истинное волшебство ощущается, когда она смеется вместе с Эмеральдом, а вовсе не сейчас?

Глаза разболелись от напряжения. Девушка нехотя распахнула их, и вновь тени начали поддразнивать. Они издевались над ней, заманивая соблазнительными картинками. Шум разыгравшегося шторма на Великом море доходил и до пещеры. Он вовсе не пугал обещанием забрать в свои глубины. Он звучал в такт настроению теней, тем самым только подстегивая и обещая нечто неизведанное, прекрасное и одновременно ужасающее. Совсем как в том невероятном сне, когда она вдруг предстала настоящей – незнакомкой для самой себя.

Ей не хочется быть тенью – разве иначе бывает, когда живешь ради себя? Не хочется никаких полутонов – она сама создала вокруг себя пустоту. Почему не позволяла себе поверить в очевидное с той самой минуты, когда заглянула в зеленые глаза этого мужчины?

Тени слились в одну и вновь распались, как фейерверк в воздухе, под грохот обрушившейся на одну из скал волны. Сколько раз она отвергала это в себе. Убеждала, что неловко и стыдно испытывать к нему поразительную ревность, непонятное сочувствие и желание, слишком сильное, чтобы быть, на ее взгляд, реальным. Но, тем не менее, она все это чувствовала, словно попала в одну из сказочных историй. Как ощущала и множество других эмоций, которые не испытывала больше ни к кому на свете.

Волшебница приложила ладонь к груди – именно отсюда шла эта энергия с самых юных лет, ярко-красная, знакомая и таинственная, порой даже различаемая среди множества других, особенно в его присутствии. И теперь, когда она это приняла, все в жизни переменилось – стало просто, легко и непривычно радостно.

– Я люблю тебя, Эмеральд! – Ее голос неожиданно звонко зазвучал под сводами пещеры, а громкое эхо, заглушившее очередной удар волны, возможно, добралось и до Балтинии.

***

Утром Мярр отвел девушку к Лелайкису, чтобы попрощаться. Ирис, необычайно бодрая и воодушевленная, крутила головой по сторонам и совсем не слушала напутствий друга. В конце концов, ящер недовольно умолк, прошипев, что Лелайкис не будет столь снисходителен. Но угроза тоже осталась без внимания.

Девушке было настолько легко на душе, что ей казалось, ничего дурного в ближайшие десятилетия не случится вовсе. Она поняла самое главное, а остальное не имеет значения.

Однако волшебница приложила все силы, чтобы спрятать улыбку, заходя в пещеру драконов. Вчера, впервые за столетия, нарушился ход их жизни, а собственная беззащитность не могла не разозлить рептилий. Поэтому им не захочется разбираться в причинах ее радости и верить в искренность соболезнований.

К ее немалому изумлению, Лелайкис и его подданные были спокойны, словно накануне ничего не произошло, но в глазах каждого из них затаился плохо скрываемый гнев. Любой посторонний человек и не заметил бы, но Ирис теперь безошибочно могла разгадать любую эмоцию на их притворно бесстрастных мордах, и, пожалуй, именно эта отстраненность показалась девушке еще более опасным знаком, чем волны хуррора.