Эта маленькая пластмассовая дрянь никак не хотела меня слушаться и обнажать перед моим взором свои прекрасные, а может быть и такие же пустяковые, недра. Провозившись со шкатулкой около десяти минут, я устал и обозлился, но именно тогда, когда я уже отчаялся узнать, что же находится там внутри, моему взору открылся маленький ключик, которым обычно заводят подобные музыкальные механизмы. Обрадовавшись тому, что эта ерунда пусть не открывается, но возможно играет, я принялся с усердием крутить ключик и, слыша негромкий приятный рокот работающего заводного устройства, уже начал улыбаться, предвкушая уловить какую-нибудь приятную детскую мелодию, но стоило мне только поставить шкатулку на тумбочку и замереть в ожидании чуда, как даже негромкое потрескивание и то через миг заглохло, и пластмассовая дурочка поприветствовала меня одним единственным звуком “бздынь”.

– Замечательно. Просто прелесть. – изрек я трагическим голосом, понимая, что в очередной раз попался на удочку ловких мошенников, как последний простофиля, и тяжело вздохнул. – Чуда не получилось.

Расстроившись из-за того, что я не только больной и никому не нужный толстый парень с неоправдавшимися надеждами, к тому же глупый, раз верю, в то что бесплатный сыр существует не только в мышеловке, и еще из-за того, что меня бедного инвалида посмели так дерзко и жестоко обмануть, подсунув мне в качестве подарка сломанную музыкальную шкатулку, я решил сделать единственную доступную для меня в данной ситуации вещь – это лечь спать, чтобы во сне избавиться от неприятных эмоций и мыслей.

Повздыхав и поохав о своей несчастной судьбе, я потратил целый час на свой привычный вечерний туалет, в течение которого я семь минут карабкался в ванную и столько же вылезал из нее, оставшееся время принимал душ, чистил зубы и так же медленно переодевался в пижаму, после чего я прошмыгал в кухню, где выпил немного вишневого сока из холодильника и уже оттуда вернулся обратно в свою единственную комнатку, где лег на свою продавленную собственной тяжеленной тушей кроватку и, устроившись на боку, принялся вглядываться в помрачневшее с наступлением позднего вечера жилище.

Все было по-прежнему. Как и всегда. Как и день назад. И месяц. И год. Ничего не менялось в моем маленьком мире и ничего не предвещало никаких перемен в лучшую сторону. Я оказался заточенным в четырех стенах своей болезнью и своим одиночеством и не было во всем белом свете никого, кто бы хотел разделить со мной это несчастье. Понимая, что пройдет еще много лет, прежде чем Господь услышит мои молитвы и, прервав мои нескончаемые мучения, заберет меня к себе, я почувствовал, как в горле образовался противный душащий комок, слезы подкатили чуть ли не к самым зубам и, понимая, что еще секунда и я начну выть как белуга, я приложил к лицу одеяло и беззвучно заплакал.

Кому было дело до моих слез? Никому. Некому было меня пожалеть, спросить, как я себя чувствую, погладить меня по голове или же просто обнять, чтобы я смог ощутить человеческое тепло и участие, некому было утолить мою тоску по настоящей дружбе и по беспечной, трогательной любви и никому естественно не пришло бы в голову сожалеть обо мне, если бы в один прекрасный день меня не стало. Меня в тот момент не видела ни одна живая душа, что было совершенно объяснимо, а поэтому я мог реветь сколько угодно, но мои планы относительно того, чтобы провести остаток ночи в посылании проклятий судьбе и рыданиях, были безжалостно разбиты, потому что совершенно неожиданно я услышал достаточно громкую, но все же весьма тонкую и нежную мелодию, создаваемую крошечными молоточками, валиками и струнами.