Кстати, об утилизации. Это загадочное слово никогда нас не отпускало. Одни говорили, что после нее никто не получит нового перевоплощения, другие не соглашались, верили – потому что так легче всего. Противники переработки стояли на том, что, будь это правда, кто-нибудь да вспомнил бы прошлые свои жизни или же, на крайний случай, одну из них. Им возражали, дескать, даже если принять во внимание их логику, необязательно воплощаться в прежнюю оболочку и быть связанным с едой, возможно, позднее мы все станем одеждой или бытовой техникой, примеров много. «Тогда чего ж мы их не слышим, если и они живые?» – возражали им. А в ответ получали: «Но люди нас тоже не слышат, а мы-то есть»…

Уж коли я что и познала в ту пору относительно человека, так это предел его аппетиту, точнее – его отсутствие. Ибо не было числа всему народу, который проходил перед нами; не было ни минуты, пока супермаркет открыт для посетителей, чтоб мы не взирали с помостов своих на многоголовую гидру: пройдет один клиент, нахватает всего без разбору – к примеру, где раки, там у него и геркулес (чего-чего, а с оными аналогами пристрастий прожженных бороться невозможно) – и не успеет скрыться за углом, как сразу же на его месте появятся другие два. И из-за этого часто бывало, познакомишься с новым соседом, а через пять минут его уже забирают. Не иначе как под счастливый штрих-код родился!

И, конечно же, не обходилось без того, чтобы боги не обзаводились любимцами. В результате некоторых из частых завсегдатаев мы знали в лицо, но вот оказаться в их тележке никто особо не рвался: легко достижимое удовольствие не так прельщало.

Разумеется, все лучше, чем простоять на прилавке весь отслуженный срок, провожая взглядом людской поток, но на подсознательном уровне нас тянуло к новым лицам, которые ловят себя на том, что даже не знают, зачем оказались в таком-то отделе, и уже, казалось бы, порываются уйти, как вдруг что-то заставляет их осмотреться. Поворот головы в одну сторону, другую – и вот они находят друг друга. Романтика!

Помимо прочего, на практике случались и обратные ситуации – не из приятных. Например, когда ты отмечаешь на себе вожделеющий взгляд покупателя, коему ты не по карману – считай, то же самое, что на расстоянии встретиться глазами с нищим. (Ты бы рад его не видеть, а вот для него, с этого самого момента, твоя персона превращается в средоточие надежды, и потому он окрылено ковыляет в твою сторону, не отрывая взгляда, будто под гипнозом (и ничто не остановит его порыв!), а ты тем временем упорно продолжаешь делать вид, что не замечаешь его потуг, и до последнего надеешься избежать неловкой сцены (как глупо!), – потому что, как ни посмотри, ничего ты ему не дашь.)

Были и те, кто с едва ли полными корзинами, но с задранным выше уровня ценников на самой высокой полке носом шагал сразу к кассе, не удостоив никого из нас хоть маломальским вниманием. Но мы, знаете ли, тоже не пальцем деланные и знаем себе стоимость – поэтому платили им тем же.

Особливо же многие из нас – тех, кого успели растревожить страшилками, слушая которые не поймешь: серьезно это преподносится или в шутку, – опасались определенного типа человеческого гуманоида с одной ярко выраженной чертой – неумением вскрывать запечатанный пакетик. Вместо того чтобы наметить, как полагается приличиями, будущий разрыв по прорисованной штриховой линии, провести по нею пальцем, предупреждая свои намерения, и совершить аккуратный, не второпях, и дарующий достойную смерть разрыв (порван, а цел как будто), их глаза в один миг загораются ярким огнем, чтобы оставить после себя одни страдания, боль и развороченное, словно здесь постаралась взрывчатка, нечто.