Судите сами. Скажем, положение ч. 3 ст. 5 УК РСФСР, требовавшее повторного осуждения советского гражданина, совершившего преступление за границей, до недавних пор воспринималось как должное, но кто-нибудь встречался с попыткой его теоретического обоснования, кроме ссылки на принципиальную противоположность советского и буржуазного права?[329] Ныне как должное воспринимается принцип non bis in idem (не дважды за одно и то же), но опять-таки, что лежит в его обосновании кроме рассуждений об общечеловеческих ценностях?

Число таких примеров можно без труда умножить, но дело не в их количестве, а в том, что в логико-правовом отношении учение о действии закона в пространстве представляется явно чужеродным, словно бы существующим вне общего контекста уголовно-правовой доктрины. И это не удивляет, коль скоро на законодательном уровне предписания о пространственном действии уголовного права включались некогда не в материальный, а в процессуальный закон, хотя именно на него они и не распространялись.[330]

В доктрине же уголовного права до сих пор принято рассматривать признаки места совершения преступления как факультативные, т. е. не обязательные элементы объективной стороны состава преступления, причем вне всякой их связи с учением о пространственных пределах действия уголовного закона. Словно речь идет о явлениях, обозначаемых похожими словами, но не имеющими между собой ничего общего.

И действительно, если обратиться, например, к составу такого преступления, как убийство, то в ст. 105 Особенной части УК, устанавливающей ответственность за это деяние, ничего не говорится о месте его совершения. Означает ли это, что указанный признак безразличен для квалификации содеянного по данной статье? В некотором смысле – да, но лишь до тех пор, пока мы не столкнемся с убийством, совершенным иностранным гражданином на территории России или российским гражданином в иностранном государстве. Тогда в памяти моментально всплывают соответствующие положения Общей части УК, устанавливающие пределы действия его в пространстве, почему-то до этих пор не ассоциируемые с признаками рассматриваемого состава.

Другое дело, что законодатель, как правило, не считает необходимым локализацию в составе того или иного преступления его пространственной протяженности на просторах России. Такая конкретизация признаков места преступления действительно является не обязательной для всех составов. Однако в тех составах, где они указаны, существование некоторых преступлений напрямую связано с фактом их совершения на ограниченной территории. Например, незаконная охота предполагает конкретное место ее совершения – территорию заповедника, заказника либо зоны экологического бедствия или чрезвычайной экологической ситуации (ч. 1 ст. 258 УК РФ). Но и в данном случае, прежде чем установить необходимый для констатации в содеянном всех признаков состава локальный участок территории (запрещенное место), нужно установить общие ориентиры места (пространства действия российского уголовного закона), дабы соотнести его с местом совершения охоты.

Что же касается общераспространенного заблуждения о факультативности пространственного компонента преступления в рамках учения о составе преступления, то оно зиждется, видимо, на той предпосылке, что состав преступления включает в себя не все присущие преступлению признаки, а лишь те, которые отражены в уголовно-правовой норме. Скажем, известно, что нет беспоследственных преступлений, но есть составы преступлений, в которых последствие не включается в состав. Присутствующая в этом утверждении недоговоренность очевидна: допустим, что нет преступлений, существующих вне пространства, но есть составы преступлений, в которых пространство не включено в число их признаков.