В этом плане уголовно-правовые системы различных государств в совокупности с системой международного уголовного права представляют собой нечто вроде системы сообщающихся сосудов, соединение между которыми осуществляется при посредстве переходных (коллизионных) норма права. Возникая на стыке взаимодействия различных правосистем, такого рода нормы не могут быть вполне отнесены ни к одной из них, коль скоро их содержание образует импликация той и другой правовой системы, или сложное соединение, сочетающее в себе волю отдельного государства и волю международного сообщества государств. При такой же постановке вопроса, когда предписания уголовного закона о его действии в пространстве «вырываются» из общего контекста уголовно-правовой нормы, происхождение коллизионных норм – и соответственно местоположение этих фрагментов – вполне можно связать с процессуальным правом, вопреки тому, что признаки места совершения преступления столь же органично присущи уголовно-правовой норме, как и признаки, определяющие сферу ее действия во времени, по кругу лиц и соответствующих ситуаций.

Той же судьбе следует и институт экстрадиции. Вспомним, например, что еще отечественный закон «О выдаче преступников по требованиям иностранных государств» от 15 декабря 1911 г. был включен в Свод законов Российский империи в виде отдельной главы процессуального законодательства, вслед за главой 11, в которой речь шла об объявлении розыска скрывшихся преступников.[335] С тех пор прошло почти столетие, но разве не о том же свидетельствует включение в новый российский УПК, принятый в 2001 г., целой главы о выдаче (ст. 460^73), регламентирующей отнюдь не только вопросы ее процедуры? Этот факт был расценен некоторыми процессуалистами в качестве убедительного обстоятельства, благодаря которому спор о месте выдачи в системе права решен в пользу уголовно-процессуального права.[336]

Конечно, законодатель может предписать определенный образ действий самым различным категориям субъектов права, в том числе и работникам науки. Но что он не может определенно предписать никому – так это образ мысли. Поэтому никакие законодательные решения никогда не способны поставить точку в научных дискуссиях, которые, даже став невозможными на страницах официальных изданий, найдут себе пристанище в сфере «инакомыслия».

Впрочем, сегодня не нужно большой «дерзости мысли», чтобы пренебречь поддержкой процессуалистов со стороны законодателя и продолжить поиски ответов на поставленные вопросы. Исходя из этого, одна из главных задач видится в том, чтобы органично «вписать» в систему уголовно-правовых категорий само учение о действии уголовного закона в пространстве, а вслед за тем – и учение об экстрадиции, отыскав ему должное место в доктрине. Но первое препятствие, с которым пришлось столкнуться на этом пути, – сама методология этой доктрины.

Дабы не увязнуть в дискуссии по многочисленным частным вопросам данной темы, попробуем взглянуть на проблему в целом и под иным углом зрения, определившись в том, что интерпретация теории пространственного действия уголовного закона в формалистическом духе, неизбежно замыкая рамки исследования его текстом, не позволяет взглянуть на эту проблему настолько широко, чтобы разглядеть за частными вопросами объединяющую их логику. Это обстоятельство и предопределяет необходимость разработки некой целостной и внутренне непротиворечивой концепции механизма пространственного функционирования уголовного закона, в рамках которой пределы его действия задавались бы логикой права, а не приверженностью той или иной идеологии.