Я на всякий случай ещё разок огибаю быстрым взглядом все это богатство и начинаю сомневаться в наличии у меня фантазии: даже при всем желании рассмотреть замок у меня не получается.

— Мам, ты иди-иди, я позову потом!

Вот это «иди-иди» меня и смущает больше всего. Ну да ладно.

Прохожу на кухню, отмечая, как Адам разочарованно осматривает полки холодильника, закрывает дверцу и переводит на меня взгляд.

— Я планировал вместе где-нибудь поужинать. Дома как-то ничего не предусмотрел, я не ждал гостей. Но мы доставку оформим, — говорит, словно оправдываясь, а мне становится неловко. Конечно, он не планировал. Не хочется его стеснять.

— Нет-нет, мы скоро поедем. Мы тоже не рассчитывали задерживаться на ужин.

Он ничего не отвечает. Но это не значит, что он согласился. Скорее, наоборот. Что он так смотрит? Не отрываясь. Пристально. Становится неуютно под его взглядом.

— Что ты так смотришь? — не выдерживаю. Я уже смыла всю косметику и точно уверена, что никаких косяков макияжа быть не может.

— Красивая ты, — кривит губы и вновь пожимает плечами.

Раньше такой комплимент оказывал на меня эффект разорвавшейся бомбы. А теперь я почти спокойно воспринимаю приятные слова.

— Ты тоже ничего, — дежурно улыбаюсь: искренне не получается, но как-то сгладить неловкость нужно. — Кстати, давно руки забил?

Киваю на его ладони. Из-под манжет выбиваются темные чернильные росписи. На моей памяти узор был только на плечах.

— Так много помнишь обо мне? — глаза его теперь лучатся мягким светом. И вдруг неожиданный трепет прокатывается по пояснице, чуть покалывая. Я меняю положение, чтобы избавиться от непонятного ощущения.

— У меня хорошая память.

— Да, давно, — кладёт пальцы на своё запястье и медленно ведёт вверх. Как я и ожидала, до самого плеча. — Рукава поверху. Мы с братом вместе решились. Еще грудь и половина спины. Выглядит внушительно. Показать? — от томности его голоса по спине бегут мурашки, но я лишь снисходительно машу головой, улыбаясь в ответ. Уже искренне.

— Не стоит. Пусть другие радуются.

Атмосфера вокруг нас странным образом раскаляется. Как будто наступил тот волнительный момент, когда ошибки прошлого растворились, и теперь мы только мужчина и женщина, оставшиеся наедине. Раньше между нами искрило…. Да так, что обычные доводы рассудка просто переставали существовать.

— Как ревнивой была, так ревнивой и осталась, — как легко он вписал в разговор напоминание о нашем совместном прошлом.

Опять этот мягкий обволакивающий взгляд и промелькнувшая в искристой глубине насмешка. А я сама уже не понимаю, почему ведусь на провокацию.

— Бывает, что у ревности есть причины.

— А бывает, что нет, — складывает руки на груди.

Ну да, он весь такой белый и пушистый и совсем никогда не строил глазки привлекательным дамочкам. Помню я, как же.

Ну вот, опять. Да что ты будешь делать!

Наш бессмысленный разговор неожиданно прерывает Аня.

— Мам, а можно я ножницы возьму?

— А зачем тебе ножницы?

Дочь подходит ко мне и поднимает вверх руку с зажатым между пальцами серебристым квадратом.

— Разрежь мне эти квадратики! Вот! Видишь? — кивает на фольгу и протягивает коробочку. — Тут таких много!

О господи!

Адам тут же меняется в лице. И пилит ошарашенным взглядом сей интимный атрибут.

— Анют, — выдавливает севшим голосом, — это не нужно резать. Это вообще не нужно трогать, ладно? Давай я это уберу.

Протягивает ладонь, но Анюта хитро прищуривается и отводит руку в сторону.

— Нет! Там внутри какие-то кружочки, видишь? Я хочу их достать!

Кажется, у Адама впервые не находится, чем возразить. Он тяжело сглатывает и беспомощно смотрит на меня. Дочь тем временем увлечённо мнёт пальцами очертания запакованного латекса.