Граф молчал, сверля дочь мрачным взглядом, словно хотел проделать в её голове дыру и разглядеть там истину.

– Я напишу классной даме извинительное письмо, – продолжала щебетать графиня Алисса, – и всё объясню. Мы всё уладим.

Виола теребила складки на юбке, опустив глаза, изо всех сил изображая невинность и послушание.

Граф выдержал драматическую паузу и заговорил уже без пафоса:

– Графиня, вы, верно, запамятовали, сколько стоит обучение в этом пансионе. Так я вам напомню: мы платим за каждый семестр столько, сколько я получал за месяц службы в королевском архиве, будучи главным архивариусом.

– Я помню, граф, и благодарна вам за заботу о нашей дочери, – тут же, с готовностью отозвалась графиня.

– Ну конечно, как же иначе! Только есть одна досадная неувязочка – я больше не служу в королевском архиве. Давно уже не служу. А за учёбу в этом неприлично дорогом пансионе я плачу из семейных сбережений, которые изрядно истощились за последние несколько лет. Если вы, конечно, понимаете, что я имею в виду, дорогая Алисса.

Графиня вскинула свои вечно удивлённые, округлые брови и возмущённо задышала, театрально вздымая пышную грудь, которая чуть не выпрыгивала из декольте.

– Ваши намёки оскорбительны, сударь, – проговорила она, поджимая пухлые губы и уводя взгляд куда-то в потолок. – Вы хотите сказать, что это из-за меня?

– Полли! – вдруг громко позвал граф. На пороге столовой тут же возникла камеристка. – Полли, проводите леди Виолу в её комнату и заприте до моего распоряжения.

Виола вскочила и метнула на отца взгляд, полный возмущённого недоумения. Камеристка осторожно взяла её за локоть.

– Виола, девочка моя, ступай к себе, займись уроками, – проговорила мать. – Нам с твоим отцом нужно кое-что обсудить. Тебе это будет не интересно.

Виола не смогла ничего возразить. «Опять будут ругаться, – с тоской подумала она. – Это всё из-за меня. Опять из-за меня». Она вышла из столовой, поднялась к себе и покорно позволила закрыть себя на замок. Из столовой донеслись голоса:

– Это всё ваше воспитание, сударыня!

– Хочу вам напомнить, что это и ваша дочь, сударь!

– Будьте покойны, я не забывал об этом ни на минуту, – отвечал граф. – А вот вам, графиня, стоило бы больше интересоваться делами дома, а не модными журналами и столичными сплетнями. Вы опять задолжали модистке, а ведь я просил вас… я просил не заказывать новых туалетов! Хотя бы до конца этого года!

– Как вы себе это представляете, сударь? – прозвучал в ответ женский голос, готовый сорваться на визг. – Я столько сил трачу на то, чтобы сохранить лицо нашей семьи, ваш, между прочим, авторитет!

– А я вас об этом не просил! – возражал мужской голос. – Я все эти годы тружусь над тем, чтобы вернуть наше прежнее положение в свете, вернуться в столицу, в королевский совет. От вас только и требуется, что поберечь семейный капитал! Поберечь ради нашей дочери, ведь там и её приданое!

Виола слушала, забравшись с ногами на постель, и ей хотелось плакать. Каждый раз, когда родители начинали подобные споры, ей казалось, что они говорят о ком-то постороннем, а вовсе не о ней, Виоле. В такие моменты она чувствовала себя забытой, лишней, бесконечно одинокой и несчастной. Казалось, что матушка с отцом никогда не помирятся и никогда не вспомнят, что заперли родную дочь в этой маленькой, пусть и уютной комнате. И тогда она тихо умрёт от тоски здесь, на этом атласном покрывале, и только маленькая записка со следами слёз и словами «я любила вас» будет сиротливо напоминать о том, что была когда-то у графа и графини дэ Сэнт-Флорис маленькая никчёмная дочка…