Но пока ветер нёс его навстречу полуночи, смешивая эпохи в коктейле из страха и надежды. Где-то в сердцевине мироздания звенел смех – тот самый, что начинается с дрожи в губах и заканчивается падением в бездну.

Полночь пахла чернилами и озоном, будто гроза готовилась родиться из самой тишины. Артем стоял у моста Искусств, но это был не просто мост – это был шрам между мирами. Каменные арки изгибались, как позвонки древнего зверя, а вода Сены внизу мерцала фосфоресцирующей пеной, словно в неё вылили жидкие звёзды. Ключ в его руке пульсировал, как второе сердце, отлитое из времени.

Он шагнул на мост, и Париж вздрогнул. Фонари погасли один за другим, словно кто-то дунул на свечи гигантского торта. Вместо них зажглись газовые рожки XIX века, отбрасывая дрожащие тени карет и дам в кринолинах. Но когда Артем обернулся – позади высились небоскрёбы с неоновыми рекламами, а под ногами трещали голограммы мостовой.

«Середина», – понял он. Место, где эпохи накладывались, как плёнки в проекторе.

Ключ вонзился в воздух, словно в невидимый замок. С треском, похожим на хруст костей времени, открылся портал – не дверь, а разрыв, края которого искрились сингулярностью. Артем шагнул в него, и мир перевернулся.

Он упал в коридор из зеркал, где каждое отражало иной вариант реальности. Вот он – учёный в Институте хронометрии, холодный и без Луизы. Вот она – старуха в XXII веке, пишущая мемуары о призраке из прошлого. А вот они вдвоём, но… чужие: он – солдат Наполеона, она – монахиня, их пальцы соприкасаются через решётку исповедальни.

– «Выбирай», – зашипели зеркала, и голоса слились в хор. – «Одна реальность. Одна жизнь. Одна смерть».

Артем бежал, разбивая отражения кулаками. Стекло резало кожу, но боль была сладкой – доказательством, что он ещё жив. В конце тоннеля горел свет – мастерская Луизы. Он ворвался туда, захлёбываясь временем, и увидел её.

Она была прикована к мольберту серебряными цепями, чьи звенья звенели, как слёзы. Институт хронометрии оказался не организацией, а существом – бесформенным сгустком часовых шестерёнок и человеческих глаз. Оно пульсировало в углу, высасывая краски из её картин.

– «Ты опоздал», – прошептала Луиза, но её улыбка говорила обратное.

Артем бросился к ней, но цепи ожили, обвив его запястья. Шестерёнки впились в кожу, вытягивая воспоминания: первая встреча в архиве, запах лаванды, танец в музее…

– «Прекрасный материал для уничтожения», – заскрежетало существо. – «Любовь – лучшая приманка для душ».

Артем закричал, но вместо голоса из горла вырвался свет. Частицы его тела начали распадаться, питая машину Института. Луиза рванулась к нему, и в этот миг её дневник, лежащий на полу, вспыхнул. Страницы зашелестели, выписывая уравнение – то самое, что Артем написал в бреду после первого прыжка.

«E = mc² + ∞» – энергия равна любви, помноженной на бесконечность.

Цепи лопнули. Свет, рождённый их соединёнными сердцами, разорвал существо на кванты. Комната взорвалась сверхновой, и они падали сквозь слои реальности, держась за руки.

Очнулись в «нигде». Пространстве, где небо было полом, а река времени текла вертикально. Луиза прикоснулась к его щеке – её пальцы оставляли следы, как кисть по холсту.

– «Мы – ошибка», – сказала она, но глаза смеялись. – «Прекрасная ошибка».

Он притянул её к себе, и их губы встретились в точке, где Большой взрыв совпал с тишиной. Это не был поцелуй – это было слияние: два атома, создавшие новую вселенную.

Институт хронометрии стёр их из записей. Но где-то в Париже 1867 года художница пишет картину «Танцующие в пустоте», а в 2023-м студент находит в учебнике по физике засушенный цветок…