Артем больше не чувствовал тяжести времени. Его тело стало нотой в партитуре вечности – звуком, который можно услышать, только если закрыть глаза и забыть о линейности. Он ходил по улицам Парижа, и его шаги оставляли следы не на мостовой, а в снах прохожих. Уличный художник, рисовавший портреты за монетки, вдруг изобразил Луизу, хотя никогда её не видел. Девушка в кафе засмеялась, поправляя ветку сирени в вазе, и в её смехе звенело эхо 1867 года.

Луиза же стала тенью на краю зрения. Её присутствие ощущалось в шепоте страниц старых книг, в трепете занавесок на ветру, в узорах инея, который рисовал на окнах мороз. Иногда Артем ловил её взгляд в отражении витрин – она улыбалась, и тогда весь мир на мгновение терял гравитацию.

Они общались через случайности. Артем находил на скамейке в Люксембургском саду раскрытый дневник с фразой: «Сегодня нарисовала мост, который ведёт туда, где нас нет». А Луиза, гуляя по своему Парижу, видела на стене надпись мелом: «E = mc² + ∞ – это был ты». Даже время смирилось с их игрой: часы на вокзале Сен-Лазар иногда останавливались, показывая 11:11 – число, которое Цзян называл «вратами для потерянных душ».

Однажды ночью Артем попал под дождь, который шёл не с неба, а из прошлого. Капли пахли лавандой и масляными красками. Он поднял лицо к тучам и увидел, как в их клубящихся формах проступают очертания её мастерской. Луиза стояла у мольберта, её кисть касалась холста, и с каждым мазком в небе Парижа XXI века вспыхивала новая звезда.

– «Ты рисуешь созвездия?» – спросил он мысленно.

– «Нет», – её голос пришёл через гром, – «я пишу музыку для тех, кто забыл, как слушать».

Они больше не нуждались в порталах. Их любовь стала точкой сингулярности – местом, где сходились все времена. Иногда Артем просыпался с листьями ясеня в волосах, хотя осень ещё не наступила. А Луиза находила на палитре лепестки роз, которых не было в её эпохе.

Институт хронометрии рассыпался, как замок из карт. Виктория, теперь седая и сломленная, бродила по опустевшим коридорам, где часы били вразнобой. На стене в её кабинете кто-то нарисовал граффити: две руки, тянущиеся друг к другу сквозь трещину в бетоне. Подпись: «Свобода – это не побег. Это танец в клетке, которой нет».

Цзян навестил Артема в день, когда снег в Париже выпал цвета ультрамарина. Монах принёс свиток с последней мантрой:

– «Сознание – это река, в которую можно войти дважды. И трижды. И всегда».

– «Вы одобряете?» – спросил Артем, наблюдая, как синие снежинки тают на ладони, превращаясь в капли акварели.

– «Я завидую», – старик усмехнулся. – «Вы украли у богов их лучшую игрушку – время. Но запомните: даже бесконечность когда-нибудь заскучает».

Они с Луизой встречались в снах других людей. Мальчик-сирота в Токио видел их танцующими на крыше небоскрёба. Старая поэтесса в Вене писала сонеты, в которых их имена рифмовались с ветром. Даже Виктория, засыпая, иногда слышала скрипку – ту самую, что играла на балу призраков.

Их история стала городской легендой. Влюблённые оставляли письма у моста Искусств, зная, что никто не прочтёт, кроме ветра. А ветер уносил слова туда, где Луиза рисовала новые миры, а Артем писал уравнения, которые не решались, но «чувствовались».

Последняя сцена: Артем сидит на скамье у Сены. Рядом – девочка, кормящая голубей.

– «Кто вы?» – внезапно спрашивает она, глядя ему в глаза так, словно видит сквозь века.

– «Мечта», – улыбается он. – «Или забытый сон».

Девочка протягивает ему камень с отверстием посередине.

– «Это чтобы смотреть на море, даже если его нет».