Однажды мне на глаза попалась информация на каком-то сайте, которая гласила, что собаки, когда садятся для своих нужд, ориентируются строго по сторонам света: либо с юга на север, либо с севера на юг. Мой пытливый ум решил проверить эту теорию на деле, дабы после поразить практическими выводами соседскую пассию. Я подключил компас на телефоне, стал напряженно следить за всеми соседскими собаками и выяснил, что из ста случаев девяносто три раза одна собака располагалась с юга на север, а другая – с севера на юг. Я наблюдал за семейством псовых в течение целых трех месяцев! Я выслеживал, истаскался, похудел, потерял покой. Я забыл про соседку, вечерние чаепития, стихи при Луне. Я утратил интерес к творчеству Борхеса и Лермонтова, плюнул на студентов, не закончил научный труд. Я не спал ночами и жадно ждал утра, когда первые собачники выйдут из своих чертогов. В конце концов, я потерял работу, любовь всей своей жизни, уважение коллег. Когда я очнулся – было уже поздно: я оказался на улице без средств к существованию и четких планов на будущее. И вот что я хочу вам на все это беззаконие повторить: во всем виноваты одни лишь подлые собачники! Больше некому, уж поверьте мне на слово! Эта вся страсть к собакам от ущербности и половой дисфункции. Нормальному человеку в голову не придет держать в квартире животное, смущать пытливые умы соседей. Вот в будке на цепи – другое дело.



Поклонник

Есть ли что-нибудь на свете более унылое, наводящее тоску и мысли о человеческом бессилии, чем провинциальный город глубокой осенью? Деревья утрачивают свою яркую привлекательность, земля лежит в податливом изнеможении, сырая, стылая, хлюпающая под ногами с глухим безучастием к человеческим печалям. Весь пейзаж соткан только из трех компонентов: серого неба, черных деревьев и бурой, неопределенного цвета грязи. Дождь превращается в самого частого гостя, ветер бьет неустанно по лицу, словно наносит тугие пощечины. Хлесткая, невыносимая жизнь. Грустно до одури, а надо продолжать жить и ждать чего-то мутного, неопределенного, внешне похожего на надежду.

Так думала про себя Виктория Соколовская, сидя у кровати лежачей матери. Переехала она в этот забытый Богом и людьми край три года назад. Отца давно похоронили, мать тяжело заболела и требовала каждодневного ухода. Вика была девушкой одухотворенной, предельно нравственной, парящей в книжных идеалах. Эти характеристики личности спорно повлияли на ее взрослую жизнь. Замуж Виктория так и не вышла, хотя ей исполнилось уже сорок пять лет. Когда не стало отца, больше мужчин, искренне любящих, у нее не осталось. Соколовская была недурна собой, и ее немного осунувшееся лицо еще хранило черты былой привлекательности. Она напоминала что-то давнее, ставшее раритетом, отзывающееся в сердце образами из классической русской литературы. Стройная, летящая, обладающая хрупкой утонченностью лица, Вика умела нравиться и вызывать нежность. Нежность и странное сожаление об утерянной красоте прошлого. Наглости в ней не было, хватка жизни также напрочь отсутствовала. Вероятно, родись Вика в эпоху балов и дуэлей, блистать бы ей и быть первой красавицей. Поэты, вероятно, писали бы ей стихи, посвященные черным очам. Глаза действительно были какой-то неземной формы. Черные, огромные, живые, полные робкого удивления, приподнятые к вискам. Но, к сожалению, глаза эти появились в тот момент, когда робость вела к забвению, а доброта к осмеянию. Так уж случилось, что душа Вики выбрала немодный путь – путь служения ближнему в ущерб себе. Вот и сейчас она работала учительницей в средней школе, не жалуясь на непослушание детей, принимая все безропотно и покорно. Вечером ее ждали не свидания с поклонниками, а старая, охающая мать, женщина волевая и властная. Та требовала ужин четко по расписанию, без устали придиралась к уставшей дочери, изводя ее лавиной мелких поручений и упреков. Вика не жаловалась – она уже давно смирилась с тоскливой судьбой в этой беспросветной глуши. Мать у нее была единственным близким человеком. Человеком обременяющим, капризным, но бесконечно родным. Жизнь крупного города была забыта, вытерта из памяти. Ушли в небытие театр, прогулки, концерты, музеи, встречи с подругами и их детьми, случайные поклонники. Жизнь превратилась в ноющую, саднящую рану с моментами временного забытья в книгах.