— Чего испугалась? А?

Я прикрыла глаза, губы меня давно не слушались, а потому я ничего не ответила.

— Маленькая… — Он сказал это очень тихо, но я услышала. А затем Максим придвинулся ко мне еще ближе и провел носом по моей скуле, шумно вдыхая.

Я не выдержала. Сквозь закрытые глаза потекли слезы. Целый океан слез.

Если бы меня кто-нибудь спросил в этот момент, почему я плачу, я не смогла бы ответить, я… я не знала. А слезы между тем уже текли по щекам.

— Анжелика! Посмотри на меня, хорошая моя…

Максим вытер мои щеки и уже двумя руками взял за лицо, дожидаясь, пока я на него посмотрю.

— Я… я… — я пыталась как-то оправдаться но, когда открыла глаза и встретилась с его внимательным взглядом, заплакала еще сильнее. — Я, — облизала пересохшие губы, в горле стоял ком, — я… Максим, я люблю тебя…

— Глупая моя, — севшим голосом произнес Макс и поцеловал меня.

Это было настолько сладко и волшебно… так непохоже на вчерашнее безумие, что я опять начала плакать и сильнее прежнего. А Вольский целовал мои губы, потом щеки, нос, глаза и опять губы. И все так медленно, не торопясь…Тягуче водил приоткрытыми губами по моим, словно наслаждался каждым прикосновением, каждой секундой.

— Какая же ты вкусная… м-м-м… настоящая вишневая девочка.

— От тебя тоже пахнет вишней. — мне по-прежнему с трудом удавалось складывать буквы в слова, а слова — в предложения.

— Жвачка с вишневым вкусом, — пояснил Максим и засмеялся. — Не поверишь, этот вкус напоминает мне о тебе.

— А мне о тебе, — улыбаясь, поспешила с ответом я.

Я сама не заметила, когда меня перестало трясти. Дышать вдруг стало необыкновенно легко, как будто кто-то подарил мне запасной баллон с кислородом и накачал мои легкие воздухом до отказа.

Господи! Как же хорошо

8. Глава 8.Максим

Маленькая. Вкусная. Нежная. Невозможно было вырваться из ее магнетического плена. У Вольского поджилки тряслись с того самого момента, как она своим сладким голосом произнесла какую-то чепуху, появившись в его кабинете.

И принесла обед, его любимую еду. Да, он был голоден как самый настоящий волк, с субботы ничего не ел. Кусок в горло не лез с тех пор, как испуганная Лика выбежала из его кабинета.

Он думал, что испортил все, что только мог. Он ведь чуть не сорвался.

Если бы Анжелика только знала, какие мысли блуждали в его голове… если бы она только знала… никогда бы не пришла к нему вновь.

В эту субботу он был в каких-то минутах от того, чтобы разложить эту несносную девчонку на собственном рабочем столе.

Как же страстно она ему отвечала! Да он не то что мать родную забыл, он забыл, кто он, что он и где он. В голове билась единственная мысль: «Вставить ей как можно глубже!»

Отодрал себя от нее и выгнал нафиг. Потом не спал, не ел и не пил, все это время раздумывая, что будет дальше и как же он до такого докатился.

Ненормальная тяга. Впервые он такое почувствовал на Ликином дне рождения несколько лет назад.

Зашел в ее комнату и пропал. Просто перестал существовать в тот момент в первую очередь для самого себя. Ему было двадцать семь, и он засмотрелся на костлявую школьницу. У нее и груди-то тогда не было. Но эти пушистые золотящиеся вьюны, острые ключицы и родинка у пупка сделали из него недочеловека. Вольский плохо запомнил, как кинул в нее какой-то одеждой, но очень четко, как весь день после этого мучился от каменного стояка при виде голого плоского животика и какими словами себя крыл за то, что сам же и кинул ей в руки эту одежду.

И в субботу она заявилась к нему с открытым животом. С этой рушащей любые бастионы родинкой. Какой там отец со своими планами и мать с очередными истериками? Все, о чем он мог думать, это сдержаться, усидеть на месте и не начать облизывать эту самую коричневую точку.