– Всё в твоём распоряжении. Вон два холодильника, поищи там гусиные шкварки. Картошка в…

И вдруг в дверях возникает эта троица: уверенно ступая, первым в кухню входит мой начальник охраны, сзади маячат двое: оба в чёрных длиннополых пальто. «У моей охраны есть охрана», – вспомнилась мне строчка из песни. Александру было сорок три и, тем не менее, он находился в прекрасной физической и ментальной форме. Рослый – метр девяносто три, если не больше, выглядел как стопроцентный русский офицер. Я к нему привязался, всё хотел за столькие годы найти в нём еврейскую жилку, но, похоже, безнадёжно.

– …погребе, – закончил я мысль. – Что такое? – Это уже в сторону Александра.

– Прошу прощения. – Из уважения Саша выдержал короткую паузу. Он прекрасно знал иерархию и с предельной точностью видел заданную мной дистанцию, никогда не манкировал почтением, а поэтому опустил голову и сделал два шага назад. – Можно вас?

– Ну?

Мы вышли с Сашей, и я плотно закрыл стеклянную дверь. Краем глаза я отметил, что Белла подошла к холодильнику и стала изучать его содержимое.

– Удалось выяснить, что никто из родных в глаза не видел завещание господина Бронштейна. Более того, он не открывал банковских ячеек для документов за последние два года.

– Интересно.

– И ещё. Я лично переговорил с замом полковника Плиева, который ведёт дело о его гибели. Всё вроде бы смахивает на обычную аварию, но Дмитрий, парень из уголовного розыска, доложил ему о сбое алгоритмов светофоров.

– Что это значит? Убили его?

– Пока непонятно, идёт расследование.

– Выяснил что-либо про сожительницу Бёрна?

– Нет, было не дозвониться до паренька нашего из управления. Хотел сегодня к нему съездить, не получилось.

– Плохому танцору, знаешь, что мешает? Яйца всегда.

– Понял, шеф.

– Да ничего ты не понял.

Я вернулся на кухню, где Белла деловито поджаривала гусиные шкварки, Раф уже сидел здесь с доверху налитым, видимо уже вторым стаканом коньяка. Я глянул на свой мобильный, высветилось сообщение от Сашки, дочери Президента: «Добрый вечер, Аркадий Георгиевич)) Чем занимаетесь в поздний час?». Я вздохнул и, не открывая сообщение, положил телефон дисплеем на стол. Вообще я любил всех женщин, особенно молодых и хорошеньких, но Сашка принадлежала к тому типу, с которыми я предпочитал не вступать ни в деловые, ни в личные контакты; главным фактором для этого оказывался всё же Президент, потому что краснеть, каждый раз глядя ему в глаза, совершенно не хотелось.

– В погреб я не пойду, – заявила Белла.

– Боишься, что ли? – я сел рядом с Рафиком. – У меня тут охрана, видела?

– Охрану видела. Только я приведений боюсь.

– А чего их бояться? Вот сидит здесь одно приведение и совсем нестрашное.

Я указал на Рафика, и тот опять рассмеялся:

– Живых надо бояться.

– Это точно, – ответил я.

Белла рассеянно посмотрела на нас и повторила:

– В погреб не пойду.

Я закатил глаза. В который раз за день подумал о Бёрне, вытащил бутылку «Барон Ротшильд» 1982 года и, улыбнувшись, разлил красное сухое вино по бокалам.

«Девять вечера» – объявила система нежным голосом моей дочери. Я решил, что если уж заботиться о комфорте, то следует тщательно продумать каждую деталь. Жёсткие голоса роботов раздражали, а вот Сашкин успокаивал, поэтому мы сняли с неё голосовую биометрию, и теперь система легко генерирует любую речь, используя её данные.

Девять вечера – время для спокойных размышлений. В эти моменты я не читаю и не работаю, не играю в азартные игры, а усаживаюсь в кресло в моём кабинете и думаю. Моё кресло – не просто предмет мебели, это навороченный кардиоприбор, который каждый вечер проводит скрининг нарушений сердечного ритма. Пока данные копятся, я смотрю на раскинувшийся внизу город и медитирую.