Все цвета радуги. Книга вторая: Большая Степь Василий Лягоскин

© Василий Лягоскин, 2020

ISBN 978-5-0051-1503-4 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-0750-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Может, кто-то и думал бы на месте Пашки, что не хотел он идти на эту экскурсию; чувствовал, что такая чудовищная катастрофа с ними произойдет. А вот он не думал и не чувствовал. С удовольствием пошел; тем более, вместо уроков. Сергей Николаевич, их классный, так классно такие экскурсии проводит. И сам все знает, рассказывает, и людей интересных зовет.

Вот и в этот раз – что может быть интересного в попах? А Сергей Николаевич пригласил такого, что все раскрыв рот слушали, как высоченный, весь в черном, поп, рассказывает про Владимирскую Русь, про сам Владимир, бывшую столицу, и про князей, что правили здесь когда-то. И не только одноклассники Пашкины, ребята и девчонки слушали, и поворачивались вслед за рукой этого батюшки, и смотрели на храмы владимирские, на Клязьму, на высоком берегу которой они и стояли, на смотровой площадке. И китайцы тут рядом крутились, щебетали на своем и фоткали все подряд, особенно друг друга на фоне Успенского собора. И другие – местные зеваки, и двое других попов тоже замерли, хотя знали, наверное, про это все не хуже «ихнего» батюшки.

А потом кто-то закричал; Ленка Баранова, наверное – она раньше всех все замечает. И все повернулись на ее крик, а потом туда, куда показывала ее рука; как раз в сторону Клязьмы. А оттуда летело что-то огромное и черное. Павлик набрал полную грудь воздуха, чтобы выпустить его, подхватить общий вопль, который становился все громче и громче. Но не успел. Выпустил, конечно, но уже лежа на холодной и мокрой траве. И кто-то рядом продолжал кричать.

– Опять Ленка, – прислушался Павлик; и тут же обрадовался, – а это Сергей Николаевич!

– Лена, прекрати кричать. Все уже прошло.

– Что?! Что уже прошло? – продолжала истерить, всхлипывая, Ленка. – и где мы теперь, Сергей Николаевич?

– А действительно, где?

Фигура классного выросла над травой, и Паша первым последовал примеру учителя. Вскочил, и принялся отряхивать себя – школьный пиджачок, брюки… от воды, которой тут, кажется, было пропитано все. И в воздухе тоже висела морось. Будто прилипла там, не падала. А сейчас принялась облеплять мальчишек и девчонок, стягивающихся в круг, центром которого был учитель.

А за этим кругом уже начали щебетать китайцы; кажется, все сразу.

– Вот это мы попа-а-али! – вдруг хохотнул рядом Максимка Погорелов по прозвищу Каланча; до прошлого года он был Горелым, но в свои двенадцать лет почти догнал по росту Сергея Николаевича, и стал Каланчой, – точно попали!

– Как попали, и куда? – строго спросил классный.

– Попали! – едва не завизжал от какой-то непонятной радости Каланча, – в другой мир попали. Я знаю, я читал! Про попаданцев. Нам надо теперь идти вниз по течению реки, пока на село или на город не наткнемся. А уж там мы разверне-е-емся…

– Никуда мы разворачиваться не будем, – осадил его радость Сергей Николаевич – вызовем сейчас спасателей, и будем ждать. Ну, или пойдем все вместе, чтобы никто не потерялся – и будем искать место посуше.

Все, как по команде, достали мобильники. И сам Сергей Николаевич тоже. И китайцы – по примеру школьников. И даже попы – они все трое тоже стояли здесь, в мокрых рясах. Увы – связи не было. Совсем. Даже одного кубика.

– Ну, я же говорил, – возбужденно запрыгал на месте Каланча, – точно попали. Сейчас еще надо на небо посмотреть – есть ли там следы от самолетов, и пошарить по окрестностям. Если пластиковых бутылок и другого мусора нет, значит…

Действительность подтвердила его слова самым кошмарным способом. Рядом вдруг возникли, и закружили вокруг толпы какие-то всадники. Они что-то весело (а может, злобно) кричали. Ни одного слова Павлик не понял. Судя по всему, никто не понял. А всадники прижимались к людям все ближе, сбивая их в одну плотную массу вокруг древнего русского князя на коне. Бронзового – того, что стоял прежде на смотровой площадке у собора, а теперь оказался вместе с ними здесь, в мокрой и холодной степи. Кто-то из них крикнул чуть громче, и кружение это остановилось. Один из незнакомцев спрыгнул с коня; так легко и непринужденно, что Паша невольно позавидовал. Он тоже хотел бы уметь вот так скакать по степи, даже без рук на руле, или как их там?…

– Уздечка, что ли? – отстранено думал Морозов, чувствуя, как заполняется страхом; теперь он дрожал именно от этого противного чувства, а не от сырой влаги, – надо было раньше спрашивать, у соседа, Миши. Или дяди Миши – никак не мог решить, как с ним говорить. Он тоже занимался конным спортом, и от него иногда пахло так же, как вот от этого…

Впрочем, сейчас пахло резче и противней; и как бы застарелый человеческий пот не шибал сейчас от всадника сильнее, чем лошадиный. Но главным был не запах. Главными были глаза – хищные, бесшабашные; готовые, наверное, на все. Вот так смотреть мог другой сосед, из второго подъезда. Имени его Паша не знал, но бабушки на скамейке у подъезда утверждали, что этот парень наркоман. Пашка пару раз пересекся с ним взглядами, и с тех пор старался обходить наркошу далеко стороной, как только замечал его зеленую курточку. В которой тот ходил круглый год.

И еще одна мысль, совсем, кажется, не к месту, ворвалась в голову – пока всадник подходил именно к нему, Павлику Морозову. Подходил медленно, вальяжно; по-хозяйски. И шарил цепким взглядом по лицам и фигурам, замершим перед ним – словно выглядывал кого-то. Этот взгляд остановился на секунду на его, Пашином лице, и мальчик задрожал уже совершенно открыто, крупной дрожью. А когда он (взгляд) скользнул мимо, и пришла эта самая мысль:

– Говорила же бабушка, чтобы куртку надел. Выпендрился, называется. Вон – та же Ленка сейчас, наверное, не мерзнет. А, нет…

Незнакомец остановился как раз перед Барановой, и Паша понял, как выглядел совсем недавно сам – вот так же его тело сотрясала крупная дрожь, и глаза несчастная жертва не могла отвести от всадника.

– Как в сказке, что читала мне бабушка Поля, – вспомнил вдруг Павлик, – про Маугли. Так, наверное, смотрели… как их там? Во – бандерлоги, на змея, Каа. А я тогда смеялся в подушку – чтобы бабушку не обидеть. Вот как это, оказывается, бывает.

Что-то, вернее, кто-то шевельнулся в неподвижной толпе. Павлик поднял голову; увидел лицо Сергея Николаевича, выражающее строгость и желание защитить всех их, своих подопечных. Паша почему-то понял именно так. А классный подтвердил, пока только на примере Ленки. Он шагнул к ней, обнял девочку так, что она сквозь мужскую руку не могла уже видеть этого жуткого мужика в мокрой коже, с саблей на боку, и еще чем-то, не определяемым пока. Паша даже собрался зажмурить изо всех сил глаза, чтобы не смотреть, как этот мужик; нет – парень, не старше двадцати пяти лет – вытащит свою саблю, и взмахнет ею…

Почему-то мальчик был уверен, что этот парень, ростом почти с Сергея Николаевича, а в плечах гораздо шире, спокойно, улыбаясь вот так же, как сейчас, сможет опустить свое острое оружие на голову классного, или Ленкину, или его собственную, Пашину. Но страшного не произошло. Степняк (в степи ведь мы, правда?) явно углядел кого-то в стороне, поспешил туда, но все так же важно, уверенно. И выцепил все же взглядом, а потом и рукой, так и не выхватившей оружие. Выцепил кого-то из китайцев. А точнее – китаянку; это Паша смог различить. Хотя одета она была в брючный костюм.

Что-то гневно залопотали ее соотечественники. Особенно один; родственник, наверное. Он даже вышел вперед, размахивая руками. Степняк тоже махнул – один раз, свободной, левой рукой. Но китайцу хватило. Он влетел в толпу, как шар в кегли, сбив с ног сразу несколько человек. А парень потащил за волосы китаянку, упавшую на траву и тихо подвывавшую от ужаса и боли. Недолго тащил. До того самого момента, когда на его пути вдруг выросла черная фигура. Тот самый батюшка, изъяснявшийся прежде вполне понятно, на хорошем литературном языке (так им училка в школе говорила, по литературе и русскому), начал что-то гневно выговаривать степняку, почему-то сейчас почти непонятно – на каком-то старославянском. Так в церквях молитвы читают. Сам Паша в храмы не ходил, но по телику видел. Редко, но видел.

Степняк вроде как испугался, даже жертву свою отпустил. А та, вместо того, чтобы рвануть, хотя бы на четвереньках, подальше, к своим, как упала, так и осталась лежать на мокрой траве, обхватив голову руками. И всадники, по-прежнему кружившие вокруг толпы, вдруг громко загалдели. Их строй сломался, и образовался новый – напротив батюшки, и двух его коллег, шагнувших вслед за ним из толпы. И в руках у всадников, у всех, кого отмечал испуганный взгляд Павлика, уже были луки, с наложенными на них стрелами.

А тот, кто и организовал вот этот конфликт, шагнул в сторону, и произнес короткое слово. Одно. Команду, наверное. И все всадники отпустили тетивы. Батюшка, чью грудь и живот, и левый глаз пронзили стрелы, еще постоял, воздев вперед и кверху правую руку, в которой был зажат здоровенный крест. Двое других упали сразу. А стоявший впереди священник еще попытался повести головой в их сторону – словно посмотреть напоследок оставшимся целым глазом. Но не случилось; как понял оцепеневший от ужаса Морозов, умер раньше. И повалился вперед очень аккуратно – опустившись сначала на колени, а потом завалившись так, что голова оказалась повернутой в сторону, и торчащий в глазу кончик стрелы с оперением не уперся в землю, и не сломался. Трава там, где лежали попы, была уже основательно примята, и потому Паше были прекрасно видны и три тела, и лицо священника, и его правый глаз, так и не закрывшийся, глядевший в мир с укором. Так Павлик решил. А степняк на этом не успокоился. Подошел к трупам, и вытащил из ножен какой-то здоровенный ножик.