Все будет хорошо. Рассказы из жизни и про жизнь Ната Чеботарь

© Ната Чеботарь, 2023

ISBN 978-5-0059-4578-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

(По мотивам рассказа Калины Анны)

Маленькое, Богом забытое село на юге Молдавии давно жило своей собственной, обособленной жизнью. До районного центра – больше тридцати километров, и это еще в лучшем случае, если ехать по проселочной дороге, лежащей сплошь через кукурузные поля и виноградники. В объезд, по шоссе, выходило и того больше. Транспорт «из района» ходил по расписанию – один раз в два дня, но селяне не сетовали: привыкли. Да и искать в городе им было почти нечего: овощи-фрукты были свои, с огородов. В каждом дворе своя скотина; мясо, молоко, брынза – все домашнее, свежее. Хлеб пекли сами, крупами закупались основательно – на полгода вперед. Так и жили.

Когда-то это было вполне обжитое, благополучное и людное по местным меркам село – около трехсот дворов. Сейчас здесь обитало не больше полусотни семей. В основном это были старики и дети, чьи родители уехали в большие города в поисках заработка. Из «молодых» осталось несколько женщин, чьи мужья трусливо сбежали от тяжелой жизни, оставив их растить детей в одиночестве и убогости, да парочка мужичков, заливающих бражкой свою неустроенную жизнь.

Здесь давно уже не происходило ничего особенного. Жизнь текла однообразно и скучно: весенние посевные, летняя жатва, осенние уборочные… Зимами снегом засыпало все в округе, и из села было вообще не выбраться, пока сугробы не разнесет суровым и мощным степным ветром. Весенняя распутица разливалась по селу слякотью, лужами, густой тягучей жижей, и засасывала по щиколотку. Свадеб и крестин давно уже не праздновали: жениться и рожать было некому и не от кого. Похороны справляли всем селом, как одной семьей. В беде все друг другу становились ближе и будто родней. Жизнь текла медленно и размеренно, без происшествий, из года в год, пока в один прекрасный день не случилось кое-чего из ряда вон.

Летнее утро того особенного дня начиналось обычно: будто стараясь перекричать друг друга, мычали коровы, блеяли овцы, голосили петухи. Тут и там гремели ведра и подойники, скрипели калитки, хлопали двери. Гоготали гуси, кудахтали куры, крякали утки. Обычное сельское многоголосье наполняло округу и извещало начало новой трудовой недели – такой же, как все предыдущие.

Из этой веселой и будто отрепетированной беспечной шумихи отдельным звучанием выбивался стук молотка. Ухающий, громкий, резкий. Раскатистое эхо повторяло и удваивало каждый удар. Соседки, Мария и Прасковья, выгонявшие гусей на пастбище, недоуменно переглянулись и насторожились: это еще что такое? В самом звуке, конечно, ничего необычного не было. Удивляло то, что раздавался он со стороны заброшенного дома, в котором уже лет двадцать никто не жил: с тех пор, как умерла его хозяйка, бабка Настасья. Родственники ее после похорон в селе больше ни разу не появились: наследство в этой глуши, видимо, никого не интересовало. Да и местным покосившаяся избенка тоже была ни к чему: их в селе еще сколько угодно таких – пустых и никому ненужных.

Осторожно заглянув поверх подряхлевшего забора, женщины увидели крепкого высокого мужчину, увлеченно вколачивающего гвозди в иссушенную временем и едва державшуюся на проржавевших петлях дверь.

Появился незнакомец здесь, очевидно, ночью, поскольку еще накануне вечером избенка уныло глядела на прохожих наглухо заколоченными ставнями. Сейчас же все окна были нараспашку, на крыльце лежали топор, пила и прочие инструменты. Рядом валялась ржавая тяпка: видимо, новый постоялец хотел избавиться от густого бурьяна, заполонившего двор, да отложил это дело на потом.

Мучиться любопытством местным жителям пришлось не так долго: уже к обеду приезжий постучался к бабке Лизавете, что жила по соседству, и попросил продать ему немного яиц и каких-нибудь овощей. Мужчина был замкнут, угрюм и несловоохотлив, но Лизавете все-таки удалось выяснить, что приехал он сюда из столицы и покойной Настасье приходится внучатым племянником. На вид ему было около тридцати. Он был высок, крепок и миловиден. Русоволосый, кареглазый, с высоким открытым лбом и волевым подбородком, он, очевидно, имел успех у женщин. Но было в нем и что-то, вызывающее жалость и сочувствие. При всей его приятной наружности, Лизавета заметила, что взгляд у незнакомца какой-то потухший, да и сам он выглядел осунувшимся, помятым, издерганным. Видно было, что не от большого счастья бежал он из цивилизации в эту глушь.

Лизавета предложила гостю теплого молока, но он сдержанно отказался, расплатился за продукты и ушел. Едва его фигура исчезла за высоким бурьяном, баба Лиза поспешила к соседям: поделиться полученной информацией. К вечеру уже все село знало, что приезжего зовут Трошин Алексей Иванович, приехал он сюда отдохнуть от городской суеты и поразмыслить над собственной жизнью.

«Если понравится, может быть, останусь у вас навсегда», – то ли в шутку, то ли всерьез сказал он как-то между прочим Тихому.

Степан Тихий – лучший в селе плотник, на все руки мастер – помогал Трошину поднимать покосившуюся избу. Фамилия у него была тихая, а шуму, наоборот, выходило много: Степан был здоровым, крепким, неповоротливым. Жена все время жаловалась: «Спасу от него нет! То посуду побьет, то порвет чего ненароком, то, не рассчитав силы, так плюхнется на табуретку, что та с треском под ним разлетится!» Из-за таких «оказий», через несколько лет после свадьбы вся мебель, купленная или подаренная молодоженам родней, была постепенно заменена на самодельную, изготовленную Степановыми руками. Новая мебель по красоте ничуть не уступала фабричной, а по качеству даже превосходила ее: была добротной, прочной, натуральной, как модно нынче говорить, – экологически чистой.

Степан был скуп на похвалы, но своим односельчанам о Трошине так сказал: «Толковый парень, мужики. Руки у него – откуда надо растут». Менее чем за месяц Алексей и Тихий сотворили чудо и превратили Настасьину избушку во вполне приличный жилой домик. Подняли крышу, заменили двери, выровняли стены, подлатали полы, починили печку, обновили сени, а крыльцо не только отремонтировали, но и украсили резными перилами. Бурьян во дворе вырубили подчистую, от калитки к дому проложили тропинку из вкопанных в землю пеньков – чтобы в дождь было удобно ходить.

– Ну вот, жить можно, – довольно сказал Степан, оглядывая дом со стороны. – Огородик бы еще сообразить, но это ты уж сам решай, если останешься, дело хозяйское.

Тихий устроил Алексея помощником плотника в сельские мастерские, где Трошин стал пропадать целыми днями. Вечерами иногда выходил он на завалинку, где собирались местные старики, сидел тихонечко, слушал молча, в разговоры не встревал. Казалось, он был одновременно и здесь, и где-то далеко. Если его спрашивали – отвечал, не спрашивали – мог так и просидеть, не проронив ни слова за весь вечер, а потом вежливо попрощаться и уйти.

Несмотря на свою замкнутость, местным Трошин нравился: скромный, работящий, отзывчивый. Угрюмость его понемногу стала проходить, он освоился, стал более общительным. С удивительной легкостью сошелся он со здешней ребятней: мальчишки бегали к нему чинить свои деревянные самокаты, а девчонки – за новыми кроватками и посудкой для своих кукол. Алексей с радостью мастерил для детишек всевозможные поделки, вырезал из деревяшек медведей, белок или каких-нибудь незнакомых, диковинных зверушек. «А где ж такие живут, дядь Лёш? – спрашивала ребятня. В ответ Алексей начинал рассказывать чудные истории, и было непонятно: то ли он их сам выдумывает, то ли всё это когда-то случилось взаправду. Посмотришь на него, бывало, со стороны: сидит на крыльце, на одно плечо накинут пиджак, в руках самокрутка, смотрит лукаво на детвору, доверчиво облепившую его со всех сторон и раскрывшую рты, и диву даешься: ну, какой же он чужак, какой же он пришлый – свой, как ни есть свой, здешних кровей.

Больше других к Трошину льнул самый младший из сельских детей – пятилетний Ванечка, Любаши Михайловой сын. Личная жизнь у Любы не сложилась. Когда-то она уехала в город, как все, мечтала, что устроится там и больше в село не вернется. Хотела, чтобы всё, как у людей: приличная семья, заботливый и любящий муж, хорошая работа. Потом чтобы дети, чтобы домашние праздники с пирогами, чтобы в отпуск обязательно всей семьей. Встретила, казалось, хорошего парня, влюбилась, вышла замуж. Поселились в его родительском доме, как тогда говорил муж, временно, «пока на своё жильё заработаем». И всё бы хорошо, но свекрови простолюдинка не понравилась с первого взгляда: не тот уровень, не то положение. Мезальянсы в любые времена ломали судьбы.

– Не для того я сына растила, чтобы он тебя, деревенщину, из грязи в князи вытаскивал. Ты на себя посмотри и на него – неужели не понимаешь: ты ему не пара! Не такую жену я хотела своему сыну, – не раз повторяла новоиспеченная «мама», когда оставалась с невесткой наедине.

Жаловаться мужу на его мать Люба не хотела: надеялась, что со временем свекровь поймет, что она любит ее сына и что лучшей жены ему не найти. Но время шло, ничего не менялось. Мама для сына всегда была непререкаемым авторитетом, она была властной, самолюбивой и требовательной женщиной. А после того, как овдовела, стала вдруг слабой, капризной и мнительной. Если что-то выбивалось из ее планов или выходило не так как ей хотелось, она сразу начинала плакать и причитать, что лучше бы ее заживо похоронили вместе с отцом, лишь бы ей не жить вот так и не мучиться. Как «вот так» и в чем именно были мучения, Люба не понимала. Она старалась подружиться со свекровью, старалась быть хорошей невесткой и женой, но ладить было все труднее, а обстановка в доме становилась всё хуже и хуже.