– Потому что… потому что я работаю в партийном аппарате, и любой контакт с Сигалевич может вызвать у меня крупные неприятности, ясно? Они уже несколько лет назад подали документы на выезд в Израиль и… короче, сама понимаешь, что все это значит.

Печально поникнув, Инга опустила глаза.

– Да, – вздохнула она, – теперь понятно. Жалость какая, да? Почему это все евреи стараются уехать? Разве здесь им плохо?

Воскобейников обрадовался возможности избежать опасной темы и начал словоохотливо объяснять:

– Это исторически сложилось. Понимаешь, после революции у нас было полное равенство, но во время войны они показали себя не лучшим образом, и поэтому отношение общества к ним изменилось.

– Да? Но ведь Гитлер уничтожил столько евреев, и потом у нас в классе был мальчик-еврей, так у него отец воевал. Очень хороший, кстати, мальчик – культурный.

– Я ничего не говорю, они очень приятные люди, и отношение к ним не всегда бывает справедливым. В пятьдесят третьем сфабриковали, например, дело врачей. Но с другой стороны, ведь все эти диссиденты шестидесятых годов – евреи. Богораз, Синявский с Даниэлем, Буковский – все это была еврейская молодежь. Слышала такие имена?

– Не знаю, Андрюша, у меня на фамилии плохая память.

– Так вот, их подкармливал Запад, потому что именно на них он всегда делал ставку, желая разрушить Советский Союз. Они ведь живут у нас, но не ощущают, что здесь их Родина. Пытаются и русских тоже мутить, но русский человек за ними особо не пойдет, он знает: еврей уедет в Америку или Израиль, а нам бежать некуда. Поняла?

У Инги, на которую рассуждения мужа о политике всегда навевали сон, начали закрываться глаза, и она, чтобы скрыть это, добросовестно закивала головой.

– Да, Андрюша, ты очень хорошо всегда говоришь, и я очень люблю слушать, – ей вдруг припомнилось недавно услышанное имя, – а академик Сахаров тоже еврей? Про него недавно в магазине говорили.

– Он не еврей, но у него жена еврейка – страшная женщина! Говорят, она отравила его первую жену, но нет доказательств. Она влияет на него самым ужасным образом, но наше правительство всегда очень либерально относится к академику, в другой стране его давно бы посадили, понимаешь?

– Да, Андрюша.

Как ни неприятно было Андрею Пантелеймоновичу, но все же пришлось вернуться к тому, с чего они начали:

– Ты видишь, родная, как опасно общение с этими людьми, поэтому близко не подходи к Сигалевич. Тем более, сейчас такое время.

– Ты прав, Андрюша, ты такой умный. – взгляд Инги стал печальным. – Жалко. Мне Ревекка Савельевна очень понравилась – такая культурная, такая умная.

– Да брось ты – у нас в роддоме специалисты не хуже!

Андрей Пантелеймонович все еще называл роддом «нашим», потому что числился там консультантом, хотя давно уже перешел на партийную работу.

Людмила Муромцева в новогоднюю ночь дежурила в отделении. Она приготовила все для того, чтобы Антон с приятелями могли весело встретить Новый Год, и ушла на работу, предоставив в распоряжение сына их маленькую однокомнатную квартиру. Гости к Антону собрались часам к одиннадцати, и последним незвано явился Илья с двумя бутылками вина.

– Примешь одинокого путника в свой веселый коллектив?

Антон изобразил величайшее изумление и шутливо протер глаза, словно избавляясь от наваждения.

– Илюша, дорогой, тебя ли я вижу? Как это тебя матушка отпустила – на ночь-то глядя? Да еще куда – к бессовестному Антону! Входи, дорогой, гостем будешь, все к твоим услугам, как в лучших домах востока – есть жратва, есть женщины. Только не обессудь – у нас тут одни медики, да еще половина из них акушеры-гинекологи. Боюсь, как бы твои ушки не завяли от наших разговоров.