Чмокнув невестку в щеку и взглянув на часы, она заторопилась домой.

Телефон звонил и звонил, а у Надежды Семеновны Яховой не было сил двинуться с места. Наконец, сделав над собой усилие, она протянула руку к трубке и услышала голос Оли:

– Мам, я еще немного задержусь, ладно? Ты не волнуйся.

– Ты… ты, – Надежда сама удивилась, как хрипло, не повинуясь, звучал ее голос. Она приходила в себя постепенно, и одышка все еще мешала говорить, – ты знаешь который час?! Ты где?

– Ой! – испуганно ойкнула трубка – очевидно дочь взглянула на часы. – Мамочка, я, честное слово, не заметила! Я тут… с подругами…

– С подругами? С какими подругами? Я обзвонила всех твоих подруг, я обзвонила учителей, я звонила в милицию. Ты должна была быть дома в пять, а сейчас уже половина первого! Если хочешь меня убить, так зарежь сразу, зачем так мучить!

– Мам, ну не надо, я сейчас иду. Ну, чего ты, я же взрослая, – бормотал дрожащий голос Оли.

– Взрослая?! Тебе только четырнадцать! Домой, немедленно домой! – она бросила трубку.

Ольга расстроено посмотрела на замолчавший телефон и потянула к себе одежду.

– Мне надо идти, мама волнуется.

– Может быть, останешься еще немного? – Илья протянул руку и обнял ее за плечи. – Ты же позвонила, мама твоя знает, что ты жива и здорова. В конце концов, тебе уже восемнадцать, ты имеешь право на личную жизнь.

– Нет, нужно идти, – Ольга отвернулась, чтобы скрыть выступивший на лице румянец, и начала одеваться. Илья, вздохнув, последовал ее примеру.

– Я вызову такси, отвезу тебя, – сказал он, натягивая ботинки, – я ведь думал, что ты останешься до утра.

– Нет-нет, мне совсем близко, несколько остановок, я дойду пешком.

– Ладно, пошли.

Взявшись за руки, они шли по ночному Невскому к Московскому вокзалу. Падал первый ноябрьский снег и таял на земле, еще хранившей летнее тепло. Под ногами хлюпало полужидкое месиво, но воздух был чист и полон неповторимым запахом ленинградской осени.

– Я всегда был без ума от вашего города, – говорил Илья, обнимая плечи девушки и прижимая ее к себе. – Ты знаешь, наверное, только москвич может так безумно любить Ленинград. Он для нас воспоминание о чем-то несбыточном – том, чего мы, москвичи, навеки лишены. Здесь каждая пылинка, каждый камень – сказка. Я с шестнадцати лет вдруг сорвусь и приеду сюда на денек, чтобы просто побродить по улицам – ночь сюда, ночь обратно. Иногда даже к друзьям не захожу, хоть они обижаются.

– Что же ты тогда стоял на Литейном и спрашивал меня, как пройти к Гостиному Двору?

– Потому что, когда я тебя увидел, то забыл все на свете.

– Тогда поцелуй меня.

Губы Ольги тронула нежная улыбка, она остановилась и закинула назад голову. В свете фонаря ее лицо, окруженное падающими снежинками, казалось сказочно прекрасным. Илья остановился и поцеловал горячие губы, жар которых не мог остудить даже прохладный осенний воздух.

– Как жалко, что мы не смогли остаться вместе в эту ночь! Я целый месяц ждал нашей встречи, – в его голосе звучало искреннее сожаление.

– Я тоже ждала, – шепнула она ему в ухо, от ее горячего дыхания ему стало щекотно, и он рассмеялся:

– А помнишь, как я ловко выпросил у тебя номер твоего телефона?

– Ага, думаешь я тебе и вправду поверила? Заставил меня довести тебя до Гостиного Двора, каждые пять минут сворачивал куда-то не туда и кричал, что от рождения путаешь, где право, где лево. А потом еще: «Девушка, видите, как у меня плохо с чувством направления! У меня в этом городе ни одного знакомого, дайте, пожалуйста, ваш телефон на всякий случай – вдруг опять заблужусь! Вы меня хотя бы по телефону сориентируете!»