– Но ты же дала телефон. Накалякала какие-то иероглифы на грязной салфетке – я потом их под лупой разбирал.

– Да не верила я, что ты позвонишь, думала тебе просто времени девать некуда. Салфетка была такая грязная – я думала, ты ее сразу выкинешь.

– Ничего подобного! Знаешь, что я сделал? Расшифровал твои каракули, выучил номер наизусть, а потом эту салфетку съел!

Ольга испуганно всплеснула руками.

– Ой, Илюша, я же ею тушь вытирала с глаз! Ты не отравился?

– Наоборот, было очень вкусно! Я ел и думал о тебе – как ты будешь идти со мной рядом и показывать дорогу от Смольного до Пушкинской площади.

– Ага, чего захотел – пешком в такую даль тащиться. Посажу на троллейбус, и сам доедешь. У вас в Москве все такие зацикленные?

– Нет, это только я такой! Тихий, тихий, а потом, – он остановился и, повернув к себе Ольгу, вновь стал целовать. Она со вздохом высвободилась.

– Илюша, пойдем. Мама очень волнуется, у нее может от этого быть сердечный приступ. Ох, Илюша, мне так не хочется с тобой расставаться! – но она тут же сама остановилась и вновь подставила ему губы.

– А что у твоей мамы с сердцем? – спросил Илья, когда они, еще не до конца отдышавшись, двинулись дальше.

– Она уже очень давно болеет – после гибели брата, – Ольга погрустнела, – я ее и не помню здоровой, он погиб, когда я только родилась. У нас дома на стене его рисунки висят – он очень хорошо рисовал. Мамин портрет есть – она его у себя в комнате повесила. Она на нем такая молодая – будто летит куда-то.

Какое-то время они шли молча. Возле телефона-автомата Ольга остановилась и поискала в сумке две копейки.

– Подожди, я опять позвоню, скажу, что уже иду.

Пока она говорила с матерью, Илья стоял в стороне, машинально расковыривая носком ботинка обледенелый ком снега. Взглянув на расстроенное лицо вернувшейся девушки, он обнял ее за плечи.

– Ну, как, успокоила?

– Да, вроде голос у нее получше стал. Я раньше никогда так поздно не возвращалась.

– Никогда не задерживалась на вечеринке у подруги? – поразился Илья.

– Никогда. Я всегда звоню, потому что если задержусь, у нее может начаться приступ, – Ольга судорожно вздохнула. – Врачи говорят, сердечная недостаточность, какие-то спазмы. Все началось, когда погиб Мишка – тогда она чуть не умерла.

– Отчего он погиб, несчастный случай?

– В армии. Мы с мамой тогда жили в Сибири у бабушки – я там родилась. Они написали Мишке, что у него родилась сестренка, а в ответ им сообщили, что он погиб при исполнении. Мне было тогда только десять дней, мама еще не поправилась – она потеряла много крови, когда я родилась. Бабушка поехала на похороны и видела его – он был весь в кровоподтеках, глаз выбит. Один его товарищ по секрету шепнул ей, что Мишку до смерти забили старшие солдаты.

– Ужасно! Кого-нибудь наказали за это?

– Нет, кажется. Бабушка ходила, пыталась жаловаться, но никто не хотел ничего слушать. Она даже хотела написать в ЦК, но когда вернулась домой и обо всем рассказала, у мамы случился первый приступ. Конечно, уже не до того стало. Мама долго не вставала, она даже жить не хотела, говорила, что это все из-за нее.

– Но она-то тут при чем? Нет, нужно было, все-таки, разобраться с теми сволочами!

– Мама говорит, что Мишку не должны были брать в армию – он чем-то болел, – но она сама настояла. Думала, армия сделает из него настоящего мужчину.

– Какое страшное заблуждение! Понятно, что теперь ей тяжело.

– Она может часами сидеть неподвижно и ничего не говорить. Бабушка говорила, что ее в такие минуты не надо трогать.

– А бабушка твоя сейчас в Сибири?

– Нет, она приехала с нами в Ленинград. Мне тогда исполнился год, и маме нужно было выходить на работу. Когда мне было десять, бабушка умерла – от рака. Теперь мы совсем одни, и маме всегда мерещится, что со мной может случиться что-то ужасное.