Майские жуки-хрущи с тихим стуком падали на крышу летней кухни. Роилась мошкара. Дроныч, еще не остывший от похмелья, травил байки про армейку, в обнимку с ним, на скамейке, вытертой дождями до пепельно-серого цвета, сидела и улыбалась Лелька. Маринка и Ватрушка терли на корточках, как опасно стало на селе. Лиза слушала и радовалась наступившему теплу.

– А мы едем, а тут кореневский, непонятный, что за нафиг, с горы на мотоцикле и прямо к нам… Девки, а поехали кататься. Кататься, ага! Вон как завезут на базу, в баню, хрена с два убежишь. Вот было же, да, Лель? А этот вон! Старый хрыч Максимыч Отченаш! Он же нас постоянно зовет в гости! Типа чаем хочет напоить.

– А что, не чаем? – заржала Лелька.

– Знаем его чай, – подхватила Ватрушка, и на ее маленьком вздернутом носу от смеха появились частые складочки.

– Нет, она ж с Москвы, ей-то что бояться! Ее все бояться будут! – поддакнула Лелька. – Это мы тут от кобелей не отобьемся.

– Вон Серега Пухов уже про тебя спрашивал, – крикнула Маринка. – А шо, парень хороший… богатый… с мотоком…

– Он подарил мне зажигалку! – добавила Ватрушка.

Лиза сидела, улыбаясь. Неожиданно из леса появился Глеб. На нем была застиранная майка и серые штаны. Он направлялся прямиком к лавочке.

– Маринка! Иди, мать зовет, – бросил он резко, подмигнув Лизе.

– Да не гони ты!

– Вали, говорю, овца! Она на поезд опаздывает, а ты тут сидишь! Или возьми Яську и вернешься. – Маринка, прошипев что-то матерное и подхватив Ватрушку, потрусила домой.

«Ага, – подумала Лиза, – значит, этот полудурочный мальчик-камнеброс их братец?»

– Че ты приперся, а? – спросила Лелька. – Чего надо? Пьяный, опять нажрался?

– Не богуй*. Я не к тебе пришел.

И Глеб упал на лавку и положил голову на колени Лизе, толкнув с другого конца Дроныча с Лелькой. Те, едва не упав, что-то промычали и ушли во двор. Глеб подхватил Лизину руку, приподнятую в замешательстве от его наглости, и сунул себе под майку.

– О, холодная. Как лапка саранчи. Или лапка лягушки. Все, не трогайте меня, я так буду лежать, – сказал Глеб и закрыл глаза.

Лиза не знала, то ли столкнуть его, то ли, наоборот, придержать. Лелька выскочила уже без Дроныча из калитки, держась за столбик. На ее круглом раскрасневшемся лице была написана плохо сдерживаемая злоба.

– Эй, ты! Уйди от нее! – заорала Лелька. – Хватит под хатой торчать!

Лизе стало стыдно, но как подняться, чтобы Глеб не упал?

– Да ладно, пусть полежит, – сказала она и почему-то положила вторую руку на соломенные, изжелта-выгоревшие волосы Глеба. В самом деле, не держать же ее на весу. – И почему все разбежались?

Лелька, онемев, еще постояла, пытаясь порассуждать о наглости местных хлопцев, и, понимая, что Глеб не где-нибудь, а под ее двором, на ее лавочке, «кадрит Москву», ушла, пыхая, как уличный мартовский кот. Глеб, сложив руки, словно покойник, и закинув ногу на ногу, не двигался с места. Лиза, опустив на секунду глаза, скользнула по его рыжеватым ресницам, и снова что-то дрогнуло в ней.

– Вы знаете… – сказала она осторожно, – что ваш брат… или кто он там вам… меня сегодня чуть не убил.

– А! – промычал Глеб. – Да, есть такое…

– И как это понимать? И вот еще… вы брали молоко у Отченаша? Хорошее?

Глеб улыбнулся, не открывая глаз:

– Разводят. Не бери.

Через пару минут вышла мать Лельки, хлобыстнув калиткой.

– А ну-ка, ты, хлопец, вали от дивчины. Эта дивчина не для тебя! – торжественно сказала она, подняв черные брови.

Глеб мгновенно поднялся.

– А, так? Вчера замуж звали, а сегодня… все, да? Вали-и-и… – передразнил ее Глеб.

– Кто тебя звал! В какой замуж! Нашелся тут! Зять – ни дать ни взять.