– Я тоже не верю в предсказания, – скороговоркой выпаливает Патрия. Эта сестрица всегда была такой же религиозной, как мама. – Но папа вовсе не предсказывает судьбу.

Минерва горячо соглашается.

– Вот именно! Папа просто верует в то, что считает нашими сильными сторонами. – Она особо выделяет глагол «верует», будто отец как благочестивый христианин просто волнуется о будущем своих дочерей. – Так ведь, папа?

– Sí, señorita[11], – невнятно произносит папа с отрыжкой. Пора бы уже всем возвращаться в дом.

– А еще, – добавляет Минерва, – падре Игнасио осуждает предсказания, только если человек считает, что ему дано знать то, что известно одному лишь Богу.

Этой девчонке палец в рот не клади.

– Кто-то возомнил себя самым умным, – отрывисто говорит мама.

Мария Тереса защищает обожаемую старшую сестру:

– Но это же совсем не грех, мама. Берто и Рауль привезли из Нью-Йорка одну игру. Падре Игнасио с нами в нее играл. Это такая доска с буквами и специальным стеклышком: ты его двигаешь – и оно предсказывает будущее!

Все смеются, даже мама, потому что голосок Марии Тересы умилительно срывается от волнения. Малышка внезапно замолкает, надув губы. Ее чувства так легко ранить. Минерва подбадривает ее, и она продолжает тоненьким голоском.

– Я спросила у говорящей доски, кем я стану, когда вырасту, и она ответила: юристом.

На этот раз все сдерживают смех, хоть Мария Тереса, как попугайчик, повторяет планы старшей сестры: Минерва многие годы с пылом твердит, что хочет поступить на юридический факультет.

– Ай, Dios mío[12], опять двадцать пять, – вздыхает мама, но игривость возвращается в ее голос. – Только этого нам не хватало, юбки в суде!

– Да, и это именно то, чего не хватает нашей стране. – В голосе Минервы звучит стальная уверенность, которая появляется всякий раз, когда она говорит о политике – а в последнее время она говорит об этом постоянно. Мама считает, что она слишком много общается с этой девчонкой, Перосо. – Настало время, когда мы, женщины, получили голос в управлении страной.

– Ага, вы и Трухильо, – говорит папа чуть громче, чем следовало, и в эту ясную мирную ночь каждый из них погружается в свои мысли. Внезапно темнота заполняется шпионами, которым платят за то, чтобы подслушивать и докладывать в службу безопасности: дон Энрике утверждает, что Трухильо нужна помощь в управлении страной. Дочь дона Энрике заявляет, что пришло время женщинам взять управление в свои руки. Слова повторяют, слова искажают, слова воспроизводят те, кто мог затаить на них обиду, слова сшивают с другими словами, до тех пор, пока не образуется саван, под которым будут похоронены сестры, когда их тела найдут в канаве с отрезанными языками – за то, что слишком много говорили.

Вдруг тишину нарушают крупные капли дождя, хотя ночь по-прежнему ясна, как колокольный звон, – все начинают суетиться, спешно собирая напитки и пледы с кресел-качалок, которые позже занесет в дом кто-нибудь из работников. Мария Тереса визжит, наступив на камень.

– Я подумала, это el cuco![13] – голосит она.

Когда Деде помогает отцу подняться по лестнице галереи, до нее доходит, что единственным будущим, которое он действительно предсказал, было ее будущее. Марию Тересу он просто дразнил, а до Минервы и Патрии так и не добрался из-за неодобрения мамы. У Деде по спине пробегает холодок, и она чувствует всем существом: будущее начинается прямо сейчас. Совсем скоро оно закончится и станет прошлым, и она отчаянно не желает быть единственной, кто останется, чтобы рассказать их историю.