Но чем ближе мы подъезжали к столице, тем тише и тише становилась Синита. На ее лице появилось печальное, задумчивое выражение, и я поняла, по кому она скучает.

Совсем скоро мы уже сидели в вестибюле дворца вместе с другими школьницами со всей страны и ждали своего выступления. В какой-то момент мимо нас, шелестя рясой, с важным видом прошла сестра Асунсьон и помахала нам. Нас проводили в огромный зал, превосходящий по площади все помещения, в которых я когда-либо бывала. По проходу между рядами кресел мы вышли в центр зала и оглядывались вокруг, пытаясь сориентироваться. И тут под балдахином из доминиканских флагов я увидела его – нашего Благодетеля, о котором столько слышала всю свою жизнь.

Сидя в большом позолоченном кресле, он выглядел намного меньше, чем я его себе представляла, и будто бы брезжил над залом, точно один из своих портретов. На нем был нарядный белый мундир с медалями на груди и золотыми бахромчатыми эполетами на плечах. Он был похож на актера, играющего роль.

Мы заняли свои места на сцене, но он вряд ли это заметил. Он сидел, повернувшись к молодому человеку рядом, тоже одетому в военную форму. Я узнала юношу: это был симпатичный сын Благодетеля, Рамфис, который стал полковником в четыре года. Его фотографиями пестрили все газеты.

Рамфис посмотрел в нашу сторону и что-то прошептал на ухо отцу, на что тот громко рассмеялся. Фу, как грубо, подумала я. В конце-то концов, мы были здесь исключительно для того, чтобы выступить в их честь. Они могли бы по меньшей мере притвориться, что в пузырящихся тогах и наклеенных бородках, с луками и стрелами в руках мы не выглядим полными дурами.

Кивком Трухильо показал нам, что можно начинать. Мы не двинулись с места, таращась на него с глупым видом, пока Синита наконец не взяла ситуацию в свои руки, приняв нужную позу. Я была счастлива, что Отечеству пока приходилось просто лежать на полу, потому что колени у меня дрожали и я волновалась так, что боялась в любой момент потерять сознание.

Удивительно, но мы не забыли ни одной из наших реплик. Постепенно голоса наши звучали все громче, обретая уверенность и выразительность. Бросив украдкой взгляд, я увидела, что наше выступление захватило и симпатичного Рамфиса, и даже самого Хозяина.

Все шло гладко, пока мы не добрались до той части, где Синита должна была встать передо мной, Отечеством, связанным веревкой. После моих слов:

Синита должна была сделать шаг вперед и показать свой сверкающий лук. Потом, направив воображаемые стрелы на воображаемых врагов, она должна была освободить меня, развязав веревку.

Но когда мы добрались до этого момента, Синита не остановилась, а продолжала продвигаться вперед до тех пор, пока не оказалась прямо напротив кресла Трухильо. Она медленно подняла свой лук и прицелилась. В зале воцарилась гробовая тишина. Рамфис пулей вскочил на ноги и напряженно завис между своим отцом и нашей живой картиной. Потом он резко выхватил лук у Синиты из рук и переломил его об колено. Вслед за треском расколотого дерева по залу прокатился гул голосов. Рамфис пристально вглядывался в Синиту, которая неотрывно смотрела на него в ответ.

– Не надо так играть.

– Это было частью пьесы, – соврала я, все еще полулежа на полу, стянутая веревкой. – Она никому не хотела причинить вреда.

Рамфис взглянул на меня, потом снова на Синиту.

– Как тебя зовут?

– Свобода, – сказала Синита.

– Свобода… Назови настоящее имя! – рявкнул он, как будто она была рядовым армии.