– Трухильо – дьявол, – сказала Синита, когда мы на цыпочках вернулись в свои постели. В этом году нам снова удалось заполучить соседние кровати.

Но я подумала про себя: нет, он всего лишь мужчина. И несмотря на все, что я о нем слышала, мне было его жаль. ¡Pobrecito![21] По ночам, должно быть, ему снился кошмар за кошмаром, как мне, при одной только мысли о том, что он натворил.

Внизу, в темной приемной, настенные часы отбивали время, как удары молота.

Выступление

1944 год

Наступил год столетия нашей страны. Торжества и представления в честь юбилея устраивались повсеместно и шли непрерывной чередой, начиная с Дня независимости двадцать седьмого февраля.

Это был также и день рождения Патрии – ей исполнилось двадцать, и мы закатили в Охо-де-Агуа большой праздник. Так нашей семье удалось обойти необходимость устраивать патриотический прием, чтобы продемонстрировать поддержку Трухильо. Мы выдали за праздник в его честь вечеринку Патрии. Она была одета в белое, ее маленький сын Нельсон – в красное, а муж Педро – в синее.

Большое показательное выступление в честь верности Хозяину приходилось устраивать не только моей семье, но и всей стране. Той осенью, когда мы пошли в школу, нам выдали новые учебники истории с портретом сами-знаете-кого прямо на обложке, так что даже слепому было ясно, для кого все это вранье: теперь история нашей страны вторила сюжету Библии. Мы, доминиканцы, веками ждали прихода Господа нашего Трухильо. Это было отвратительно.

На нашем первом собрании сестры объявили, что благодаря щедрому пожертвованию Благодетеля к зданию школы пристроено новое крыло, где разместился актовый зал, который назвали «Зал имени Лины Ловатон», и через несколько недель там пройдет конкурс декламации среди всех учениц школы. Конкурс будет посвящен столетию независимости страны и щедрости нашего милостивого Благодетеля.

Как только прозвучало это объявление, Синита, Эльса, Лурдес и я переглянулись и условились, что подготовим выступление все вместе. Мы начали учиться в Школе Непорочного Зачатия вместе шесть лет назад, и теперь все называли нас четверняшками. Сестра Асунсьон постоянно шутила, что через пару лет, когда мы будем выпускаться, ей придется ножом разрезать нас на части.

Мы усердно работали над выступлением, репетируя каждую ночь после отбоя. Мы решили не декламировать готовые стихи из книги, а написать все свои реплики сами. Таким образом мы могли говорить то, что хотели, а не то, что было дозволено цензорами.

Конечно, мы были не настолько глупы, чтобы говорить что-то плохое о правительстве. Наша сценка была посвящена старым временам. Я играла роль порабощенного Отечества и в течение всего представления была связана веревкой, а в конце меня освобождали Свобода и Слава вместе с рассказчиком. Нашей целью было напомнить зрителям о том, как наша страна добилась независимости сто лет назад. Потом мы хором пели государственный гимн и приседали в глубоком реверансе, которому нас научила Лина Ловатон. Такое выступление не должно было оскорбить ничьих чувств!

Когда наступил вечер конкурса декламации, мы так сильно волновались, что едва смогли съесть ужин. В одном из классов мы помогли друг другу надеть костюмы и накраситься – сестры разрешали на выступлениях пользоваться косметикой, которую мы, естественно, никогда не смывали как следует, так что на следующий день ходили с хищными глазами, яркими губами и мушками на щеках, будто находились не в монастырской школе, а сами-знаете-где.