Базовые навыки выживания! Он называет готовку навыками выживания! Как будто он не в московском лофте живет, а в дикой тайге.

Он передает мне венчик, и наши пальцы на мгновение соприкасаются. От неожиданности я чуть не выпускаю венчик прямо в тесто.

– Теперь жарим, – объявляю я зрителям и включаю конфорку под сковородкой.

Наливаю первую порцию теста, и – о чудо! – панкейк получается ровным, круглым, золотистым. Переворачиваю его специальной лопаткой и радостно улыбаюсь.

– Получается! – восклицаю я с энтузиазмом ребенка, собравшего первый пазл.

– А вы сомневались? – говорит Максим Андреевич. – У вас хорошие руки для готовки.

Я поворачиваюсь к нему и вижу, что он смотрит на мои руки с каким-то особенным выражением – внимательно и… одобрительно? И почему-то от этого взгляда мне становится жарко, хотя плита работает на минимальном огне.

– Спасибо, – бормочу я и быстро отворачиваюсь к сковородке.

Мы жарим панкейки в удивительной слаженности – я наливаю тесто, он следит за температурой и подсказывает, когда переворачивать. Получается какой-то кулинарный танец вдвоем, и я ловлю себя на мысли, что мне нравится готовить с кем-то рядом. Никогда раньше такого не было.

– И вот они, наши великолепные панкейки! – объявляю я в камеру, демонстрируя аппетитную стопку золотистых блинчиков. – Огромное спасибо моему спасителю и помощнику!

Максим Андреевич слегка кивает в объектив – сдержанно, без позерства, и я выключаю запись.

– Спасибо вам, – говорю я ему уже без всяких камер. – Вы меня буквально спасли от позора.

– Не за что, – отвечает он с легкой улыбкой. – Было любопытно наблюдать за творческим процессом.

Мы стоим на кухне, между нами стопка ароматных панкейков, и я внезапно понимаю, что теперь их надо… есть. Вместе. За одним столом. Как нормальные люди.

– Хотите попробовать результат нашего сотрудничества? – предлагаю я.

– С большим удовольствием.

И мы садимся завтракать панкейками, которые готовили вместе, и почему-то это кажется мне более интимным и значимым, чем весь наш вчерашний откровенный разговор без камер.

После завтрака я обрабатываю и загружаю видео с панкейками в инстаграм. Пока монтирую, уже представляю восторженные комментарии зрителей – они обожают такой контент, особенно когда что-то идет не по плану, а потом чудесным образом исправляется.

Публикую пост и сразу же начинаю следить за реакцией. Первые комментарии появляются буквально через пару минут:

"Анечка, какой милый видос! А кто этот обаятельный мужчина?"

"Ой, он такой галантный помощник! Где таких находят?"

"Наконец-то живой контент, а не постановочные селфи!"

Я улыбаюсь, читая позитивные отзывы и уже предвкушаю море лайков, но потом начинают появляться совсем другие комментарии:

"А кто этот подозрительный тип? Слишком идеальный, чтобы быть правдой…"

"Что-то чересчур постановочно выглядит. Неужели кто-то поверит в эту сказку?"

"Заказные отношения за деньги. Фу, Анна, как низко ты опустилась."

Настроение резко портится, как будто кто-то вылил ведро холодной воды на голову. Конечно, хейтеры были всегда – это неизбежная часть публичной жизни. Но почему-то эти конкретные комментарии задевают особенно больно, как будто они не просто критикуют контент, а лично меня оскорбляют.

Максим по-прежнему сидит в гостиной с ноутбуком, работает над какими-то проектами, и я не выдерживаю:

– Максим, – зову я его, – а вы случайно не читаете комментарии к нашим видео?

– Нет, – отвечает он, не отрываясь от чертежей. – А зачем мне их читать?

– Ну, просто любопытно же, что люди думают о нашем эксперименте! Какие у них впечатления, реакции…