– Может быть, потому что эти люди вообще ничего не понимают, – говорю я. – Они думают, что весь мир состоит из фейков, что настоящих чувств не существует, что все делается только ради денег и популярности.

– А ты так не считаешь?

– Нет, – отвечаю я с полной уверенностью. – Определенно нет.

Мы стоим посреди гостиной, между нами всего два шага, и я ощущаю что-то странное. Словно воздух вокруг стал гуще, время замедлилось, а привычные звуки лофта – гудение кондиционера, шум машин за окном – отодвинулись куда-то далеко.

– Спасибо, – говорит он просто.

– За что?

– За то, что поверила мне. За то, что увидела во мне человека, а не персонажа.

И в этот момент я понимаю, что за это время между нами действительно что-то изменилось. Мы перестали быть просто участниками эксперимента. Мы стали… кем? Друзьями? Союзниками? Или чем-то совсем другим?

Я смотрю на него – на серые глаза, которые сейчас кажутся мне теплее обычного, на правильные черты лица, на то, как он стоит, слегка подавшись вперед, словно готов сделать шаг навстречу.

И вдруг мне хочется, чтобы он действительно сделал этот шаг.

Но вместо этого он отступает назад.

– Мне нужно закончить проект, – говорит он. – А вам, наверное, стоит ответить на комментарии своих зрителей.

– Да, конечно, – киваю я, хотя мне совершенно не хочется возвращаться к телефону и читать, что пишут незнакомые люди о нас с ним.

Он исчезает в своей комнате, а я остаюсь одна в гостиной с телефоном в руках и каким-то новым, незнакомым чувством в груди.

Я защищала его. Совершенно инстинктивно, не рассчитывая эффект, не думая о реакции аудитории. Просто защищала, потому что мне было больно слышать, как о нем плохо говорят люди, которые его совсем не знают.

Но почему? Ведь мы знакомы всего четыре дня, как он сам справедливо заметил.

Я опускаюсь на диван и смотрю на экран телефона, где продолжают появляться новые комментарии. И впервые за много лет мне абсолютно не интересно их читать.

Пятый день эксперимента начался с нарушения всех планов. Рано утром, когда я, как обычно, направился к ванной для утренних процедур, меня встретила непривычная тишина. Анна не мурлыкала под душем, не гремела посудой на кухне, не комментировала что-то для своих воображаемых камер.

Первая мысль: критическая неполадка в системе под названием "соседка по эксперименту". Требуется срочная диагностика.

– Анна? – осторожно постучал я в дверь её спальни за матовым стеклом. – Всё в порядке?

В ответ – приглушенный стон и что-то невразумительное про "голову как молоток по батарее" и "горло из наждачки".

– Анна? – повторил я громче.

– Я не умерла, – донеслось хриплое бормотание, – но это пока не точно.

Диагноз был очевиден даже человеку с архитектурным, а не медицинским образованием: грипп. Или ОРВИ. В любом случае – критическая неполадка в работе главного элемента нашего эксперимента.

Я стоял перед её дверью и быстро анализировал ситуацию, как привык делать с любой архитектурной задачей:

Проблема: критическая неполадка в работе ключевого элемента проекта. Задача: восстановить функциональность системы. Решение: организовать техническое сопровождение до полного восстановления. Препятствие: пункт 3.2 контракта о "минимальном вмешательстве в личное пространство".

Пока я составлял в уме план действий, из-за двери донеслось:

– Максим, мне кажется, я умираю. И это очень, очень не фотогенично. Представляете заголовки? "Блогерша скончалась от простуды в прямом эфире".

Несмотря на ситуацию, я усмехнулся. Даже больная, она думала в категориях контента.

– Разрешите войти? Для… эм… мониторинга ситуации.