– Слышь… меня вот Велеславой звать. Велькой. А тебя? – пропыхтела Велька, пытаясь понять, жива ли ещё её ноша.

– Фролушка… – чуть слышно прошептал мальчик.

– Ты не бойся, Фролушка, бабушка Аксинья у нас знаешь какая?! Она обязательно тебе поможет! Ты только держись, не уходи, слышишь!

Привела их Аксинья в сосновый бор. В просветы между стволами проглядывала излучина реки, а за кромкой воды снова зеленел лес. Только сейчас Велька поняла, какой крюк они сделали до этого места – их лодочка осталась у того леса за рекой, на который она сейчас смотрела сквозь редкие сосны…

– Нашла! А ну-ка, давай его сюда! – скомандовала бабка, выводя Вельку из оцепенения.

Аксинья стояла на пятачке посреди молодых сосенок, растущих кругом. Рядом с ведуньей в кругу сосен торчал вековой сосновый пень, у которого она и велела положить мальчонку. Вельку она тут же отправила собирать лапник, а сама присела подле найдёныша и стала что-то нашёптывать. Потом, достав из поясного кошеля долблёную ступку, стала в ней перетирать какие-то травы, поминутно роясь в мешках. Полученную буро-зелёную кашицу она, морщась, пережёвывала и накладывала на раны мальчика. Когда Велька натаскала достаточно лапника, Аксинья устроила из него три постели: у пня – для Фролушки, и две – для них с Велькой чуть в стороне.

– Бабушка, а мы тут ночевать станем? – спросила Велька.

– Станем, – эхом откликнулась старуха, кивая на мальчика. – Нельзя уйти нам сейчас от Круга жизни, иначе вот он… нежитью станет.

Велька хотела было костёр запалить, но Аксинья остановила:

– Не нужно. Священное это место, коли огонь сюда дорогу прознает – беда станется. А замёрзнуть нам лес не даст. Лучше к ночи в оба смотри что будет, и что бы ни увидела – ни звука. Поняла?

Ближе к вечеру бабка, всё ещё не отходя от мальчика, наказала Вельке натаскать веток и устроить шалаш, где постели их были, забраться в него и не высовываться. Как стемнело, у Вельки уж глаза слипаться начали, а старая ведунья будто и не устала. Девочка видела сквозь набросанный на шалаш лапник, как старуха всё сидит в круге из сосенок, склонившись над раненым малышом. Кыш давно свернулся клубком у Велькиных ног и дремал, не теряя внимания – уши-кисточки то и дело поворачивались, улавливая неслышимые человеком лесные звуки.

Вдруг Вельке показалось, что стало как-то светлее. Она прильнула к земле, где сквозь ветки и лапник виднелись просветы, тихонько отодвинула веточку и глянула туда, где Аксинья сидела. Только бабки она не увидала – сосенки, будто подросшие ввысь да вширь, опутали то место, сомкнувшись верхушками. Вместо причудливого круга с пнём посредине стал ажурный плетёный купол, который будто светился изнутри мягким золотисто-зелёным светом, а вокруг него летали, как искорки, золотистые и зелёненькие светлячки.

Велька аж рот раскрыла от изумления – никогда она такого чуда чудного не видала! Кыш тоже сидел и как заворожённый смотрел на светящийся купол.

Вот из-за толстой сосны чуть поодаль вышла женщина. Была она молодая и красивая, а толстая русая коса у неё аж до земли свисала, струясь через плечо по зелёному сарафану. Подошла она к сосновому куполу, постояла немного рядом, и будто вошла в него…

Велька ждала, что будет дальше. А дальше – ничего. Враз потемнело в бору – хоть глаз коли – и ничего не стало, будто лучину кто загасил. Забоялась она сначала, но потом поняла, что Кыш здесь, и ведёт себя как ни в чём не бывало. А раз он спокоен, то и ей бояться нечего…

Когда Велька, потирая кулачками глаза, высунула нос из шалаша, солнце уже давно встало. Бабка Аксинья, задумчиво глядя на сосны, жевала краюшку хлеба и запивала квасом. Мурыс резвился тут же, катая лапами шишку и смешно перескакивая за ней – будто мыша ловил. Шуршала, стрекотала и посвистывала лесная мелюзга. Радуясь солнышку, чирикали где-то вдалеке птицы.