Вракли-3. Записки «пятьюшестьвеника» Андрей Ставров

Много лет назад, когда я был маленьким, в моде были так называемые армянские загадки. Типа: На «ж» начинается и лежит в кармане. Ответ: жажигалка. А на «ы» начинается и лежит в другом кармане? Ответ: ыщё одна жажигалка.

Праздновали что-то у нас дома. Один из гостей позвал меня и показал рисунок: стилизованные изображения – метла, человеческое ухо, метла, две вилки, пять умножить на шесть и веник.

– Как думаешь, что здесь написано? – спросил он.

Я пожал плечами, в голову ничего разумного не приходило.

– Смотри, читаем – Метла-ухо-метла, вилки пятью шесть веник! Понятно?

– Чепуха какая-то, – смутился я. Гости засмеялись.

– Миклухо-Маклай – великий путешественник, по-армянски – разъяснили мне, тупому.

С этих пор слово «пятьюшестьвеник» прочно вошло в семейный сленг.

Всё надо делать вовремя. И это каждое вовремя должно иметь своё начало и свой конец. И если начало может быть стихийным или случайным, хотя и здесь хотелось бы иметь нечто вроде плана, то конец уж точно должен быть запланирован и предусмотрен. А встречать его следует как само собой разумеющееся ожидаемое событие. Не то как, к примеру, мой сосед. Для него выход на пенсию, как завершение определённого периода жизни, было совершенно неожиданным событием. Это как наступление зимы, весны и других времен года для нашего правительства. А ежели ничего не делать, то не имеет значения – вовремя или не вовремя ничего не делать. Начала, естественно, не будет, ну, а конец – будет обязательно. Причём, один-единственный – и хорошо известный.

О чем-то в этом духе я думал, сидя на большом валуне. Передо мной вдаль уходил широкий увал. Ниже виднелась полоса тайги на берегу Реки. Справа над увалом нависали пологие склоны, заросшие мелким кустарником. Противоположный берег Реки вздымался огромной россыпью, по верху которой до горизонта простиралось плато, заросшее кедрачом и лиственницами. Стояло начало сентября второго года после Великой августовской революции. До ближайшего человеческого жилья было не менее полторы сотни километров, и на этом пространстве я был один. Совсем.

Открыв эти места более двадцати лет тому назад, мы с женой вдвоём или втроём с сыном или иногда я один практически каждый год в течение месяца бродили вдоль Реки от одной охотничьей избушки к другой. Ловили рыбу, добывали рябчиков или иную пернатую дичь, собирали ягоды и грибы – фактически жили на подножном корме и вели почти первобытный образ жизни. За эти годы перезнакомились практически со всеми обитателями этой территории – от малюсенькой деревеньки, куда добирались из столицы автономии, до затерянных в глуши скитов, где прятались от властей отшельники. На всём пространстве в почти две сотни километров едва набиралось сотня жителей, из которых отшельников было чуть более десятка, а остальная часть – охотники-староверы с семьями обитали в той самой деревеньке. Я не называю ни имени деревеньки, ни этого места, ни даже точки на карте. Причина простая. Когда-то много лет назад Паустовский так описал свои путешествия по почти безлюдной Мещерской стороне, что толпы туристов и прочей публики буквально в течение нескольких лет преобразили этот край до неузнаваемости. Точнее, просто загадили. И один из почитателей творчества писателя с горечью пенял ему за эту нечаянную рекламу. К моему счастью места, о которых идет речь, по какому-то странному стечению обстоятельств попали в пограничную зону, хотя до госграницы было почти триста километров. Статус погранзоны требовал наличия пропуска для её посещения. Пропуск же выдавался желающим по месту их жительства в милиции по приглашению жителей деревеньки, которые хранили эти места, и приглашения не рассылали. Я и моя семья были исключением. И каждый раз ещё весной, когда мне приходило приглашение, я сдавал документы в ОВИР, через пару недель получал вожделенный документ. Далее обычная процедура заказа целой пачки билетов туда и обратно. Сначала до Москвы, оттуда до столицы автономии, из неё на АН-2 до последнего населённого пункта перед началом погранзоны. Там уже знакомые охотники на мотоциклах по сорокакилометровой горной тропе доставляли нас на берег Реки выше огромного порога. А на берегу ждал Прокопий Ермогенович – глава целого рода. Он каждый раз бился об заклад с односельчанами, что я прибуду к точке встречи в указанный день и в точно указанное время. Об этом я извещал его ещё весной. Односельчане сомневались, но каждый раз Прокопий оказывался прав. Он доставлял нас на лодке к своей заимке на краю деревеньки, в десяти километрах выше по течению Реки. Там мы ночевали, а рано утром кто-то из его сыновей забрасывал нас за сто восемьдесят километров вверх по Реке к первой на нашем пути избушке. А далее в течение месяца мы не спеша спускались вниз, живя по несколько дней в других избушках. Путь из нашего города до момента встречи с Прокопием занимал менее двух суток. И столько же обратный путь. Но из столицы автономии мы летели не прямо домой, а в Среднюю Азию, или Кавказ, или Крым к друзьям. Чтобы поесть настоящих фруктов или понежиться на берегу моря.

Сейчас же, на второй год после революции, я был уверен, что счастливые времена подходят к концу. Погранзону отменят, дикий капитализм пригонит в эти края кого попало, предприимчивые дельцы начнут возить иностранцев – любителей охоты, хлынут орды туристов и браконьеров, и прочее, прочее. Из-за нерентабельности перестанут летать самолеты, плавать по Реке теплоходы с водомётными двигателями. Чтобы попасть сюда придётся тратить немыслимое с точки зрения ограниченного отпуска время или большие деньги, нанимая вертолёт. Как впоследствии оказалось, я был совершенно прав в своих невесёлых размышлениях. И, сидя на валуне, любуясь золотом осенней тайги, невероятно синим небом и могучей Рекой, я понял – надо подводить черту. Ни к чему строить иллюзии. Урезать, так урезать, как говаривал Райкин, cловами самурая, делающего себе харакири. Надо осознать – это последний раз. Навсегда. И не думай, – говорил я себе, – вернуться сюда через несколько лет. Не повторяй ошибки, сохрани в памяти всё, что было с тобой здесь и не испытай жуткого разочарования, когда увидишь руины своего самого счастливого периода жизни. Подобное уже случалось со мной. В детстве я обожал фильм «Илья Муромец». Я смотрел его раз двадцать, знал наизусть и всё равно бежал смотреть его опять в наш кинотеатр «Детский», что был рядом с домом. Прошли годы и однажды, будучи уже достаточно взрослым, я увидел на афише знакомый фильм. Тут же купил билет и… Лучше бы я этого не делал. Это было горькое разочарование, крушение иллюзии. Зачем я убил свою детскую радость?

Я поднялся с валуна, повесил ружьё на плечо и медленно пошёл вниз, к избушке. Солнце уже почти село. Завтра за мной придёт лодка, и я отправлюсь домой. У избушки я развёл костёр, зажарил двух хариусов, достал флягу с остатками питьевого спирта, добавил воды, снизив градус до крепости водки, выпил, съел восхитительную рыбу, заварил чаю, закурил и улёгся у костра. Коль скоро я намерен подвести черту под целым периодом собственной жизни, стоит вспомнить, с чего же всё началось?

Склонность к путешествиям у меня проявилась с раннего детства. Однако, жизнь маменькиного сыночка лишала возможности реализовать эти наклонности. Лето я обычно проводил сначала в пионерлагерях, потом на дачах, в основном под Питером у родственников, а иногда тут, неподалеку от Минска. Отец мой умер рано, а мама особо моим воспитанием не занималась. Летом она вызывала мою питерскую бабушку и два месяца я жил на природе. Не скажу, что это было совсем плохо, но моя романтическая натура требовала простора и свободы. Мама это почувствовала и отправила меня в секцию юных туристов при Дворце пионеров. Сначала мне всё очень понравилось. Мы дважды тем летом сходили в походы. Таскали тяжеленные рюкзаки, спали в палатках, готовили пищу на кострах, учились ориентироваться на местности, пользоваться компасом и прочим туристским премудростям. Но оказалось, что, несмотря на мой компанейский характер, ходить в толпе в походы мне было не по душе, и я из секции сбежал уже на следующий год. Мама пошумела-пошумела – и успокоилась. Шел последний школьный год и было уже не до того.