– Марин, держи его крепче за плечи, иначе сдвинет всё сейчас нам.

Пытаюсь удержать парня на одном месте за плечи, знаю, что не очень удобно и не гигиенично, но мне нужно его максимально обездвижить. Наклоняюсь к нему и прикасаюсь к его щеке своей, тихо говорю ему на ухо.

– Не двигайся, пожалуйста, я знаю больно, кричи, но не двигайся, пожалуйста – сама немного придавливаю его, чтобы ограничить его движения.

В какой-то момент он вздрагивает, а затем кричит сильно, громко, так надрывно.

– Молодец – говорю ему, когда он замолкает или у него сорвало голос.

Не поднимаюсь от него, вдруг дёрнется.

– Дыши, солнышко, давай.

Он делает короткий вдох и быстрый выдох.

– Медленнее на счёт три давай, раз, два три, вот так умничка – хвалю его, потому, что парень держится из последних сил.

– Почти всё Руслан, потерпи чуть- чуть, Марин, держи его.

Прикасаться к его лицу второй раз как-то неудобно, поэтому крепче держу его за плечи не давая двигаться.

Парень стонет, сильно.

– Дыши – напоминаю ему – медленно, давай.

Парень слушается и медленно вдыхает.

– Молодец, вот так уже почти всё.

– Да почти осталось зашить – слышу Петра Семёновича и немного выдыхаю сама.

Такого в моей жизни ещё не было.

Парень под руками немного расслабляется и начинает сам дышать глубоко.

– Ты молодец – говорю ему.

– Всё, Руслан, мы закончили. Я думал, будет хуже, но ты справился – говорит Пётр Семёнович.

Я отпускаю плечо парня, а он мою руку нет, держит в своей большой ладони, зажмурился и тихо выдохнул.

Татьяна заклеивает ему спину.

– Всё хорошо – легонько глажу его по плечу, и парень открывает глаза – ты справился.

Он переводит взгляд на руки и тихонько разжимает ладонь, выпуская мои пальцы.

– Спасибо – говорит тихо и очень хрипло.

– Не за что, ты молодец.

– Так всё Сергей, Максим, переложите его на каталку и в палату – говорит Пётр Семёнович.

Я отхожу от стола, пропуская санитаров. Парень, не переставая смотрит на меня.

Вспоминаю про лёд. Обычно на шов кладут лёд, да и ему легче будет. Санитары не очень аккуратно перекладывают парня на каталку, от чего он стонет сильно.

– Аккуратнее – говорю им и подхожу к парню.

– Ничего же не чувствует – говорит один из них.

А у меня сердце сжимается от того, что он всё чувствовал и как только перенёс всё это.

– Глянь, в какую его палату – говорит один из санитаров и идёт к столу с бумагами.

– Потерпи немного – говорю парню и замечаю, что его начинает трясти.

Болевой шок?

– Дыши, слышишь —тихонько глажу по плечу и укрываю его простынёй – не забывай, это скоро пройдёт, всё уже позади – поправляю простынь у него на плечах.

Он так проникновенно смотрит на меня.

– В шестую его, поехали – говорит один из санитаров и они, резко дёргая каталку вывозят его. Ему же сейчас каждое движение с болью.

Вспоминаю про лёд, хватаю его и хочу пойти следом, но меня окрикивает Пётр Семёнович.

– Марина, переодевайтесь и зайдите ко мне – говорит мне он и выходит из операционной.

– Хорошо – говорю ему в спину.

Отлично Зотова! Ты уволена в первый же день работы! Так облажаться просто не реально! Ну почему я нормально его историю болезни не прочитала!

Подхожу к столу и беру карту Руслана. Пролистываю, но ничего о том, что операция без анестезии не нахожу. Меня кто-то хотел подставить?

Пытаюсь немного успокоиться после всего пережитого и переодеваюсь. Возвращаюсь в операционную за льдом и картой Руслана, чтобы доказать Петру Семёновичу, что там ничего не сказано про анестезию. Лёд для Руслана естественно никто не забрал, а вот карты его на месте я уже не нахожу. Вот же дура, всё с собою надо было забирать.