…Но замок вот-вот должен неминуемо щёлкнуть. Она уже слышала шаги Хозяина – задолго до того, как он подходил к страшной двери. Сейчас он спустит её с цепи, и она будет лязгать, кромсая тело и квася лицо своими железными зубьями. Она сжималась в комок от бессильного ужаса, и ждала, что вот сейчас, через секунду, она увидит свою Смерть, грубо торжествующей над её маленькой жизнью. И всё-таки – до самого-самого конца она верит в чудо, верит, что на сей раз Хозяин пройдёт мимо и забудет про неё.
Но вот – щёлк-щёлк! – дверь отворяется.., на пороге ОН, ОН…
– Мма-мм-а-а-а!! А-а-а!!! – Лоэн дико визжит. – Нне-ет! Не-ет!! Не-е-е-е-ет!!!
Истерический визг заглушает всё, она не слышит, что ей говорят, кричат, шаг ей навстречу – она назад, вот она вскакивает на постели, чтобы ринутся в дальний угол, как будто там ей спасенье… Человек стоит перед ней в растерянности. Вдруг она замолкает, замирает на мгновение. Только что перед нею стоял ОН – в своей тёмно-зелёной форменной рубашке с коротким рукавом, но нет, это кто-то другой. Его губы шевелятся, она ничего не слышит. Осторожно приседает, не веря этому незнакомцу, готовая в каждый момент сорваться и – с разбегу в стену, вжаться в неё, разбиться об неё. Но человек уходит, оставляя что-то на столике. «Это еда, это есть», – бессмысленно твердит она про себя, шевеля губами. Потом она тихонько, так чтоб не спугнуть никого (её комната наполнена живыми сущностями), подходит к столику, волоча за собой одеяло, и накрывает им столик, и еду, оставленную на нём. И стоит долго со скорбным выражением, жалея как будто умершего. Потом она благоговейно снимает одеяло и – словно поражённая чем-то – смотрит в тарелку, в одну точку, как будто ничего, ничего не понимает… Потом садится на кровать, складывает себе на колени одеяло и долго-долго сидит с застывшей на лице мыслью – какой?..
В таком состоянии Лоэн находилась почти весь день. За ней наблюдали. Потом она уснула, сражённая нечеловеческой усталостью, которая тяжёлым коллоидом разлилась по рукам, ногам, голове, сердцу…
Рой Мелли в этот день отдыхал, и потому «наверх» не докладывали. Лоэн сделали несколько уколов, «ввели» питание, она спала неестественно крепким сном. «Сон – великий чудотворец, – сказал тюремный врач, – но если завтра продолжится то же самое, боюсь, для скапатора все беседы с нею потеряют смысл». Решено было наблюдать за Лоэн всю ночь…
Во сне она неожиданно начинала тяжело дышать, стонать, ворочаться, как будто выпутывалась из тенет, туго и в беспорядке опутавших её, стонала – от напряжения, как будто совершала непосильную работу, доставлявшую ей муку и боль. Потом также неожиданно её дыхание становилось чуть заметным…
Ей снились какие-то беспорядочные сны – то нестерпимо яркие, то жутковато серые, бесцветные. То она сидела абсолютно голая перед безликой, жадно-равнодушной толпой на холодном столике, ввинченном в помост, и ела, давясь, безвкусные котлеты – зеленоватые, никак не пахнущие, и смотрела почему-то в одну точку – в море людских глаз. И вдруг понимала, что она видит маленького мальчика, улыбающегося легко, с чувством превосходства, даже какого-то беззлобно-неехидного – она узнавала Марека. Он был толстый, манишка у него – чисто отглаженная, костюм чёрный, строгий. Она думала – Боже, зачем же я сижу голая перед таким маленьким мальчиком? Что обо мне подумают эти люди? А котлет было много, больше одиннадцати (почему одиннадцати?), и они всё прибывали, прибывали – неизвестно откуда. А она дала обет своей маме, что съест, съест всё… Но это не в силах её… Холодно… «Как же я могу, – мелькает в мозгу, – зачем я вся разделась, ведь могла же одеться?». Тошнота неотступно выталкивает зелёные куски котлет из горла, она набита этой гадостью, а все начинают недобро улыбаться – чего-то ждут, ждут…