Когда это началось? Вавилов начала не застал. Поговаривали, что обычного президента однажды упразднили, и у руля их маленькой страны встала некая Мерозд, которую никто никогда не видел. Сразу жизнь в стране наладилась: исчезла безработица, трудящимся стали платить хорошие зарплаты, за стариками ухаживали и одаряли щедрой пенсией, куда-то делись все преступники, исчезли несправедливые суды, люди перестали бояться полицейских. Взамен Мерозд не требовала никакого поклонения, госпропаганда не топила в помоях мозги граждан. Мерозд вообще будто бы не существовало. Люди жили и ничего не боялись. Только несколько раз в год почтальоны разносили по домам именные Приглашения: какому-нибудь гражданину Мерозд предлагала пожертвовать какой-нибудь конечностью «во имя спокойной жизни и преуспеяния». На этом Плата заканчивалась: никогда никого не приглашали дважды. Ампутантов окружали почётом и уважением, им не нужно было работать, и до конца жизни каждый из них получал щедрое пособие. В столице на центральной площади высился двадцатиметровый бронзовый памятник Ампутанту. Вавилов знал тех, кто даже мечтал, чтобы их пригласили.

Такая была Плата за спокойную жизнь. Ходили легенды о том, зачем Мерозд народные конечности. Одни говорили, что это такая застенчивая форма каннибализма: убивать своих граждан Мерозд не позволяла совесть, а отрезать шмат – так ведь человек остаётся жив и ничего страшного. Другие думали, что таким образом Мерозд вынуждена ублажать неких прожорливых языческих богов, от которых эти покой и преуспеяние зависели.

Как бы то ни было, такие процедуры давно вошли в людской быт и никто не возмущался. Ведь взамен человеку давали много больше, чем в самом деле могла принести его конечность. Да и протезы давно делали качественные.

«Я даже смогу играть в футбол в первенстве ампутантов, – размышлял Вавилов. – Да, пусть отнимут правую, но у меня и с левой весьма неплохой удар».

Не сказать, что Вавилов любил Мерозд – она ему даже почему-то представлялась тучной запущенной барышней с едва заметными остатками былой красоты на лице и длинными засаленными волосами. Вавилов гнал от себя эти мысли, он в целом был благодарен Мерозд за то, как живёт народ.

Здесь он вспомнил про обещание, данное отцу. Тот в своё время тоже был нападающим у «Кирпичей». Однажды отцу совсем чуть-чуть не хватило, чтобы стать лучшим бомбардиром первенства, а потом – травма и с футболом пришлось распрощаться. И когда Иван только становился на путь профессионального футболиста, он пообещал себе обязательно добиться того, что не удалось отцу – в его честь. А когда два года назад отец скончался от сердечного приступа, Вавилов ещё крепче утвердился в своем желании.

«Неужели заканчивать, не выполнив обещанное? – подумал Вавилов. – Да ещё так глупо, подойдя вплотную к цели».

Он рассматривал письмо, взгляд его зацепился за слово «приглашаю».

«Не «приказываю», не «необходимо», а «приглашаю», – подумал Вавилов, сглатывая. – Значит, вероятно, можно и отказаться. Правда, я не слышал, чтобы кто-то когда-нибудь отказывался».

Вавилов огляделся, словно опасаясь, что его мысли могут подслушать. В дом вползали сумерки. Он ещё раз вперился глазами в письмо.

– Приглашаю… – шёпотом читал он. – Во имя… преуспеяния…

Он попытался представить себе это преуспеяние. Получилось легко: сочные веснушчатые женщины радостно трудились в поле, ворочая охапки жнивья и щурясь на солнце – такую картину Вавилов наблюдал осенью, когда гостил у дядьки под Луковским. Амбары ломились от хлеба, люди работали и были счастливы.

«Да везде так, – подумал Вавилов. – Все довольны. Чего ж это я?»