Город, где мы жили, полвека назад утратил свое сакральное имя: Чесноковка, и теперь назывался обыденно и просто – Новоалтайск. Предмет имени – опора всех судеб имени. Так сказал один умный человек. Нынешняя судьба Новоалтайска была не столь значительна, какой могла быть у Чесноковки. Да и сами жители теперь называли это место чуть пренебрежительно – Алтайка. Хотя, возможно, настоящее сакральное имя было специально скрыто для защиты от злых сил.

Однако жизнь в городе пошла не по правилам Чесноковки, а по правилам Алтайки. По крайней мере, так казалось, когда я лежал на диване у стенки, за которой безумствовал сосед. Он и его семья вели себя как гопники, все четверо: муж, жена и две маленькие дочки лет семи-восьми. Взрослые постоянно скандалили, а дети хулиганили и безжалостно терзали пианино. Первое время я задавался вопросом – откуда у гопников пианино, потом стало неважно.

Как-то утром одна из соседских девчонок издавала на расстроенном инструменте разрозненные пугающие тягучие звуки. Раздался крик отца:

– Вика, перестань!

Звуки не умолкали. Блям-блям!

– Вика, оглохла что ли?

– Чего? – отзывалась девочка, тыкая в клавишу. – Блям!

– Задолбала!

Блям-блям!

– Перестань! Кому говорю!

В ответ пианино издало пронзительно мерзкое «блям»!

– Как же вы меня задолбали!

– Сам задолбал уже всех! – крикнула жена. – Лежит пнем и орет еще!

Дородную супругу трезвым мужик побаивался. Ситуация менялась, когда он брался за бутылку. Жена собирала детей, и они куда-то уходили. А мужик один гонял по дому чертей, грохоча и рыча:

– Что?! Сейчас покажу вашу хату с краю! Попались! Лови!

Он вопил до утра, не давая уснуть. Вынужденный сходить с ума вместе ним, я брал в руки гитару. В творческих потугах я недалеко ушел от соседских девчонок, уныло терзавших пианино, но в силу жизненного опыта был убедительнее.

***

Поздним вечером на последнем автобусе я и Таюка приехали в Алтайку. Это был теплый сентябрьский день, в который, по совету астрологического календаря, нужно было избавляться от иллюзорных связей. Мы сделали наоборот.

– Ты мне нравишься, – я тронул Таюку за плечо.

– Ты мне тоже, – сказала она и поцеловала в губы.

– У тебя есть кто-то?

– Теперь нет.

– А почему у тебя такое странное имя?

– Я Таня, но мне больше нравится Таюка.

В прихожей мы опять поцеловались, и я включил свет.

– Димка, это ты? – спросила мама из своей комнаты.

– Я.

– Это кто у тебя там? – отпрянула Таюка.

– Мама. У нее болезнь Альцгеймера. Ты ее не бойся. Она ничего не поймет, кто ты и зачем.

– А чего сразу не сказал?

– Так ты бы не согласилась со мной пойти. Все нормально. Пошли в каюту.

– В каюту?

– Ну в комнату мою, – я увлек ее через заставленный мебелью зал в смежную комнату.

– Да у тебя тут и правда каюта! – воскликнула Таюка.

Гамак, гигантские ракушки, подзорная труба, морские карты и чертежи кораблей, прикрывающие старые обои – вот и все, что нужно, чтобы превратить обшарпанную комнату в каюту. Таюка с восторгом трогала экзотические предметы руками, посматривая на меня, как гавайский туземец на Джеймса Кука.

– Ты что, правда моряк? – спросила она.

– Всегда. По морям, по волнам.

– Здоровско. Надо же, а я вот нигде не была.

– И я нигде не был, хоть и маринист. Это подарили друзья.

– Хорошие у тебя друзья.

– Ага, – согласился я, привлекая к себе Таюку. – И я хороший друг. Давай дружить. Мне так одиноко.

– Давай.

Погружаясь в Таюку, как в море, я почему-то вспомнил слова своего старшего умудренного жизнью товарища. Он любил приговаривать, доведя какое-нибудь дело до конца: «Что поделать, большинство людей не хочет плавать до того, как научится плавать».