Возвращение к жизни Дмитрий Одушев

© Дмитрий Одушев, 2025

ISBN 978-5-0067-2009-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Причиной всему бессонница. Сначала я не мог заснуть и стал придумывать себе какие-то истории. В них я мысленно общался со своими детьми, друзьями, женой, родителями. Оказалось, есть, что сказать. Тогда я попробовал записывать хотя бы самое важное. И тут вдруг обнаружил, что писать не менее интересно, чем читать. Есть возможность донести до своих детей то, к чему пришёл за прожитые годы, в чём убедился не раз в своей жизни. Попытаться чему-то их научить, уберечь от, порой непоправимых, ошибок. Но сделать это ненавязчиво, через нехитрую и не затянутую историю, конечно же, фантастическую.

Создал сад садовник. Над садом был его дом, и зацвели деревья, и стали созревать плоды. Многие наливались сладким соком и розовели. Какие-то раньше, какие-то позже. По мере созревания садовник собирал плоды и уносил наверх, к себе в дом. Были и такие, что оставались зелёными, дабы подольше висеть на дереве. Садовник жалел их и не трогал. Со временем они сморщивались и падали на землю. И оставались в земле. Были и такие (сначала немного), что стали гнить и распространять эту гниль на сами деревья. Чтобы спасти сад, садовник срывал гнилые плоды, нёс вниз к реке, сжигал, а пепел сбрасывал в реку, которая уносилась в неизвестность. Шло время, текла река, и садовник увидел, что гнилых плодов становится всё больше. Тогда он отправил сына спасти сад от этой напасти. На какое-то время гниль отступила. Но, когда здоровых плодов осталось совсем немного, садовник собрал их и унёс наверх в свой дом, чтобы не пропали. Оставшийся сад он предал огню и поднялся к себе, чтобы думать и ждать, когда река очистит место для нового сада.

Сегодня начал писать. Видимо, это нужно сделать, чтобы не сойти с ума. Не сойти с ума от одиночества, от боли, которая полностью меня заполняет. Это даже не боль от сломанных ног, это боль от понимания: всё, что было дорого, всё, что было вокруг меня, видимо, уже уничтожено, видимо, этого нет. Не знаю, остались ли мои родные, остались ли мои друзья, остался ли кто-то вообще из людей…

Так, наверное, чувствовал себя Робинзон Крузо. Но он-то знал, что где-то там кто-то ещё остался. Возможно, действительно, кто-то ещё остался. Но сейчас, когда так больно, в это уже трудно поверить.

Если попытаться рассказать всё по порядку, то начать нужно, видимо, с того, что у меня есть удивительная особенность оказываться не в то время и не в том месте. Какого шута мне понадобилось выйти в коридор как раз тогда, когда там шёл мой начальник и ещё какой-то очень серьёзный, озабоченный человек с короткой стрижкой в форме МЧС? Когда начальник увидел меня, он сказал: «О! Ты-то нам и нужен», – утащил к себе в кабинет и начал рассказывать, что какие-то нефтяники на какой-то реке Лена попали в какое-то отчаянное положение. Туда собирается борт МЧС со спасателями, и им нужен обязательно строитель. Почему-то строителей у них нет, или, может быть, есть, просто никто не захотел лететь, или не смог полететь, или ещё что-нибудь. Короче, понадобился именно я и именно туда. Какой-то умник запроектировал ангар не на шестую, а на третью снеговую нагрузку, в результате выпал хороший снег и ангар сложился. К счастью, его запроектировали легковозводимым каркасно-тентовым, и, если постараться, можно быстро восстановить. Сама конструкция пролётом аж 30 м и длиной 100м, куда газовщики или нефтяники загнали всю свою технику. И ещё много чего у них там осталось под этим ангаром, в том числе дизель-генератор и склад с продуктами. То есть сейчас у них есть куча железа, которую, в принципе, можно разобрать и восстановить, и тент, который можно склеить. Собственно, для чего меня туда и взяли.

И вот, в результате того что я вышел в коридор не в то время, спустя сутки после нашего разговора я уже летел с МЧСниками в самолёте, который битком набит всевозможными гуманитарными спасательными грузами, страшно тарахтит, в нём холодно и грустно.

Через 4 часа полёта мы совершили промежуточную посадку. Я уже немножко пообвыкся и после взлёта завалился спать. Поэтому не слышал ни как лётчики объявили, что что-то не так, ни как начали давать какие-то круги, и выяснилось, что никакой аэродром нас не принимает. Потом пропала вообще всякая связь, а внизу творилось что-то невозможное. Такое ощущение, что трясло всю землю. Но ничего этого я не видел, это мне всё потом рассказали. Я проснулся только оттого, что самолёт жутко тряхнуло, я куда-то полетел, куда-то попали мои ноги. В результате чего хруст, боль, и я потерял сознание.

Когда я очнулся, жизнь вокруг кипела. Около меня суетился врач, чувствуется, с огромным опытом, и ему помогала девочка – практикантка из института медицины катастроф. Они мне перевязали обе ноги, наложили гипс, кололи, чтобы не болело. Сказали, что болеть будет долго и сильно, собрали кучу лекарств и дали подробную инструкцию, чего и когда принимать. Но по их смущённому виду я понимал, что в общем-то шансов снова встать на ноги у меня маловато. Плюс ко всему есть вариант, что всё это будет болеть сильно и долго. Но это грустная история. Пока меня перевязывали, вокруг началось собрание, и лётчики рассказали, что же с нами такое произошло.

Сначала мы попали в какой-то страшный воздушный вихрь, и нас стало кидать, как бумажку во время смерча. Потом самолёт удалось выправить. Но пропала радиосвязь. Попытки связаться с каким-либо аэропортом ни к чему не привели. При этом, судя по солнцу, мы продолжали лететь на восток. Компас же показывал совсем другое. Тогда было принято решение снизить высоту и попытаться сориентироваться по карте. Когда топлива осталось на 2 часа полёта, стали интенсивно искать место посадки. Сделав несколько кругов, заметили большую ровную ледяную поверхность. То ли озеро, то ли водохранилище. Деваться было некуда, и решили садиться. Лёд в это время в этих местах должен быть не меньше метра. В результате самолёт посадить удалось, правда, его несло километра 4. Когда уткнулись в берег, сломалась передняя стойка шасси, то есть взлететь уже не получится, да и некуда пока что. Чтобы сориентироваться, МЧСники предложили пойти вдоль берега на запад, так как близ водоёма всегда есть люди. Пока я был в отключке, все пытались обнаружить какую-нибудь связь или радиосигналы. Бесполезно: ни Маяк не ловится, ни сигналы SOS.

МЧСники – молодцы, собираются быстро. На следующий день у них уже всё было готово к выходу. Встал вопрос брать меня с собой или нет. Я понимал, что со мной далеко не уйдут, но аргумент привёл другой: если кто-то видел, как садится самолёт, скорее всего будет искать его. С добрыми намерениями или наоборот – неизвестно, но лучше будет, если я гостей встречу. Со мной согласились, и только старый врач, похоже, разгадал мою маленькую хитрость. Он отдал мне свой пистолет с двумя обоймами и сказал: « Не торопись стрелять, но на борт никого не пускай». Практикантка требовала, чтобы её оставили со мной, говорила, что нельзя бросать человека одного. Но судьба моя, прямо скажем, незавидная, и не нужно, чтобы этот почти ребёнок оставался с беспомощным инвалидом. К тому же, если я умру, она останется совсем одна. Хотя, как потом выяснилось, лучше бы нам с ней согласиться.

Так вот я и остался, как Робинзон Крузо, один на воздушном, правда, корабле с горой всяких полезных средств, которые к нефтяникам и газовщикам так и не попали. Мне установили печку в кабине пилотов, наломали досок от упаковочных ящиков, чтобы я мог разводить огонь и греться. А ещё установили солнечную батарею и от неё провода к сотовому телефону. Радист рассказал и показал, как выходить на связь с передатчика самолёта. Сказал, что аккумуляторов хватит не на один год, если два раза в день пытаться выйти на связь и оставаться на приёме хотя бы 3—4 часа. Буду теперь наговаривать дневник в телефоне, а потом нацарапывать это всё на обшивке самолёта. Надо чем-нибудь заняться, чтобы не сойти с ума.

Вчера все ушли, и сразу стало как очень спокойно. Я попытался вспомнить, что делал Робинзон, когда немного обустроился и его потянуло на размышления, но, кроме плюсов и минусов на страничке записной книжки, ничего на ум не пришло. Зато я придумал себе прозвище – «Робинзон один». Так себе, но пока сойдёт. А в голову лезли совсем другие воспоминания. Вспомнил свою холостятскую квартиру в Чертаново, нашу проектную контору. Прошло меньше трёх суток с тех пор, как я улетел из Москвы, а кажется, что это было во сне и не со мной.

Видимо, все же надо заставить себя поразмышлять в стиле Робинзона Крузо. Хотя бы расписать плюсы и минусы.

Минус – я один в сломанном самолёте со сломанными ногами.

Плюс – я жив, самолёт битком набит всем необходимым для жизни на полгода – год точно.

Минус – я, как заключенный в одиночной камере, без связи с внешним миром (если он ещё есть).

Плюс – меня наконец-то оставили в покое.

Пока, наверное, все, но к этой теме мы ещё вернёмся. Хотя самый главный плюс – это то, что у меня есть память и есть надежда.

Сегодня пятый день моего одиночества. Предыдущие дни пролетели на удивление быстро и незаметно. Ребята, уходя, нашли мне портативную газовую плитку на баллончиках и притащили этих баллончиков два ящика прямо к двери в кабину пилотов. Теплоизоляция в самолёте сумасшедшая, в смысле отличная. Печку топил всего два раза. Я вспомнил, что в школе и на первом курсе занимался спортивной гимнастикой. Теперь я каждый день по четыре раза качаю руки. Если удастся на них пойти, будет здорово. Ноги, конечно, болят, обезболивающие и все остальные лекарства пью, но что будет – то будет. Попробовал выходить на связь с группой, три часа сидел на приёме. Либо что-то делаю не так, либо что-то не так у спасателей. Связи нет.