– А эта фотография… – Елена Павловна закашлялась, её голос внезапно охрип. – Простите, что-то мне нехорошо…

– Продолжайте, – в голосе Маши появились новые обертоны, низкие и вибрирующие. – Расскажите мне о их последних минутах.

Книга в сумке Андрея завибрировала с такой силой, что он был вынужден выйти в коридор. Когда он открыл её, страницы были покрыты инеем, несмотря на тепло дома. Новые слова проступали как трещины на льду:

"Они питаются не только жизнью, но и самой смертью. Каждое воспоминание о потере делает их сильнее."

Вернувшись в библиотеку, он застал Елену Павловну сидящей в кресле, бледной как полотно. Маша держала её за руку, и на мгновение Андрею показалось, что он видит, как серебристые нити жизненной силы перетекают между ними.

– Мне кажется, вам нужно отдохнуть, – сказала Маша с улыбкой, которая была слишком широкой для человеческого лица.

Вечером того же дня Елену Павловну увезли на скорой. Врачи говорили о необъяснимом истощении, о том, что её организм словно разучился удерживать жизненную энергию.

Маша продолжала изучать фотографии. Теперь она часами просиживала в архиве, методично просматривая некрологи и записи о погребениях. Местный кот, живший в доме Искателей больше десяти лет, исчез после того, как она попыталась его погладить. Его нашли через два дня в дальнем углу подвала – окоченевшего, с широко раскрытыми от ужаса глазами.

– Я не понимаю, почему все так странно себя ведут, – сказала она отцу за ужином, идеально имитируя обиду в голосе. – Даже животные…

– Они просто не привыкли к изменениям, – Александр Маркович положил руку на её ладонь. – Дай им время.

Андрей видел, как пальцы Маши на долю секунды удлинились, прежде чем вернуться к человеческой форме. Он посмотрел на Веру, которая замерла с вилкой на полпути ко рту. Она тоже это заметила.

После ужина Вера перехватила его в саду.

– Ты видел, что она делает с фотографиями? – прошептала она, оглядываясь на освещённые окна дома. – Она не просто смотрит на них. Она… впитывает их. Истории смертей, горе тех, кто остался…

В темноте сада мелькнула белая фигура. Они замолчали. Маша стояла у старой яблони, её силуэт казался размытым, словно она существовала одновременно в нескольких местах. Когда она повернула голову в их сторону, её шея изогнулась под невозможным углом.

– О чём шепчетесь? – спросила она голосом, в котором звучали отголоски других голосов. – Я так люблю истории. Особенно грустные.

Яблоня за её спиной начала чернеть, словно пораженная невидимой гнилью. К утру она была мертва.

Той ночью в Книге появилась новая запись, написанная почерком, который дрожал от страха:

"Оно становится сильнее с каждым прикосновением к смерти. С каждым воспоминанием о потере. С каждой каплей чужого горя. И скоро… скоро ему понадобится больше, чем просто воспоминания."

"Они учатся быть нами медленно, примеряя наши жесты как перчатки. Но иногда перчатка рвётся, и сквозь прорехи проглядывает то, чему нет имени в человеческих языках."– книга Хранителей, запретные тексты

Дом Искателей начал меняться. Сначала это были мелочи – цветы в вазах увядали слишком быстро, зеркала покрывались странной патиной, а половицы скрипели так, словно по ним ходило что-то значительно тяжелее человека. Но с каждым днём изменения становились всё заметнее.

Андрей обнаружил это однажды утром, когда пришёл проверить архивы. В коридорах стоял затхлый запах склепа, а тени в углах казались гуще обычного. Они словно тянулись к Маше, когда она проходила мимо, как голодные псы к хозяину.

– Что-то здесь изменилось, – сказал один из младших Искателей, нервно оглядываясь. – Будто дом… болен.