– Ну какой? Какой? – Нинка умирала от любопытства.

– Странный – тихо сказала Груня. – И глядит не как все…

– Это как же? – вступил Панкратыч.

– Спокойно, что ли…

Нинка ничего толком не поняла и твердо решила, что молоко Березиным завтра сама отнесет. Как это «спокойно»? Она уже было открыла дверь, но вдруг обернулась и наконец сообщила:

– Вы агронома нового видели? Его недели две как прислали, будто директорша наша необразованная. Молодой такой, а в шляпе, с портфелем…

– Ты это к чему? – Никифор мрачно посмотрел на нее.

– Так Ренатка ваша к нему вечером бегала, а он с ней по садам гулял…

– Уйди, Нинка, пока цела, – Никифор поднялся с лавки.

– Да ты кого хошь спроси… – Нинка заливалась хохотом уже со двора.

Сергей Панкратыч с трудом поднялся, забрал костыль и двинулся к двери. Поблагодарив за хлеб-соль, он произнес:

– А ты зайди к Нюре-то, сынок. Ведь если бы она тебя тогда маленького в погребе не спрятала…

– Хватит! Достал уже, – Никифор устал слушать постоянные упреки.

Он вылез из-за стола и завалился на кровать в чем был. Груня улеглась на сундук в углу. Сон ее был тревожным: мелькали лица, звучали разные голоса, агроном в шляпе чего-то добивался от приятеля Алексея, и Рената смеялась заливисто, да только вблизи оказалась Нинкой. Груня проснулась очень рано. В комнате было душно, на столе – беспорядок, на кровати – муж в башмаках. Она вышла на крыльцо и со вкусом вдохнула свежий воздух.

Утро было лучезарным. На промытых листьях сверкали капли в первых лучах встававшего солнца. Природа ожила после грозы и полнилась громкими звуками щебетавших птиц, спорящей с соловьем кукушки, неумолкаемыми ариями лягушек. Какое-то движение привлекло внимание Груни: вдоль каменного дома осторожными шагами шел Кирилл.

– Дивное утро! – Кирилл открыл окно, и в лицо ему пахнуло утренней прохладой.

Первые лучи солнца пробивались сквозь деревья: все дышало, сверкало, пело. Алексей мирно сопел, сладко причмокивая во сне. Кирилл жадно смотрел в окно: хотелось воли, природа манила. Вдруг он вздрогнул, в испуге похлопывая себя по карману чужих брюк.

– Как я мог забыть? – тревожно бормотал он. – Он же в кармане промок, а я даже не вспомнил!

Стараясь не шуметь, он на цыпочках прокрался по коридору и, словно тать (так он ощущал себя), проник в кухню: Молитвослов, высушенный, лежал на подоконнике.

– Слава Богу! Груня, наверное… Что печку вчера топила, – он перекрестился, забрал молитвенник и вышел во двор.

Кириллу было очень любопытно разглядеть наконец при свете, где он находится. Грозовой вечер: бурная река, черный силуэт разрушенной церкви, темная аллея парка – все это совсем не вязалось с ласковым утром.

Мимо колодца и части ограды, отделявшей двор от сада, он вышел к началу аллеи из желтых акаций. Прямая дорога между давно не стриженных кустов вела, по-видимому, в деревню. Справа от сарая, в углу двора, Кирилл не заметил будки и вздрогнул, когда вслед за звуком цепи услышал угрожающее рычание. Пират унюхал незнакомца и предупреждающе скалил зубы. Однако это не произвело на Кирилла большого впечатления: он спокойно подошел к черному дворовому псу, дал себя обнюхать и даже приветственно лизнуть. Потом он дружески потрепал собаку по спине, и пес, вильнув хвостом, отправился в будку досыпать.

Кирилл понял, что пошел не в том направлении: ему хотелось выйти на реку через парк, как они пробирались вечером. Наверное, если найти калитку, можно было пройти к реке и через сад, но он побоялся идти мимо окон, выходивших на восток, чтобы случайно не разбудить обитателей дома. Он двинулся назад вдоль дома и, когда проходил мимо кухни, увидел напротив женщину на крылечке деревянного дома: она потягивалась, улыбаясь утренним лучам.