– Ну, Каулая, дай ногу, – пропуская букву «р», говорила она кобыле. – Лазве не видишь, я убилаю… – и маленьким кулачком тихо понукала лошадь по щиколотке.

Каурая, продолжая жевать, осторожно поднимала копыто и снова ставила его. Этого мгновения девочке хватало, чтобы сделать нужное движение.

– Хо-ло-о-шая-а!– почти пела девочка.– Тепель у тебя чисто… Лена, улыбаясь, гладила ноги и живот лошади, а та негромко фыркала с одной лишь девочке понятной признательностью.

Лена не ограничивалась одним лишь ползаньем под брюхом лошадей. Когда братья уходили за водой, она залезала в ясли и, поднявшись на носочки и озорно смеясь около фыркающей морды, заглядывала в расширенные зрачки лошади, прижималась лицом к ее лбу, гладила скулы… Такую вольность позволяли ей и другие лошади.

– Ну ты, Щелбатый! Скажи, здесь больно? – девочка осторожно трогала на морде коня шрам, спускающийся к верхней губе. – Сейчас я буду тебя лечить, только телпи…

Поплевав на ладонь, Лена осторожно размазывала слюну по шраму, а конь, пораженный чувствами ребенка, переставал жевать и замирал.

От шрама Лена переходила к глазам животного. Огромные, черные и глубокие зрачки завораживали девочку. Она внимательно разглядывала глазницу и, обнаружив в ней мошку, говорила:

– Телпи, Щелбатый. Это не больно…

Облизав пальчик, быстро и уверенно Лена вытирала уголки глаз лошади.

Здесь, у привязи, никто не мешал девочке. Лошади – это ее друзья, теплые и добрые существа, дающие то, чего у маленьких пленников лагеря не было – радость.

 Отгоняя слепней, Каурая косит взглядом, недовольно фыркает, машет хвостом.

– Жуки! – понятливо лепечет Лена. – Я вас! – машет она руками на слепней, а затем поднимает березовую ветку и водит ею по крупу животного.

Лошадь трясет мордой, и из торбы выпадает несколько зерен овса.

 Подарок! Секунда – и девочка под брюхом Каурой. Она подбирает по зернышку и кладет их в рот.

– Лена, уборка закончена! Идем! Порядок нарушать нельзя, – зовет брат.

 Лена с сожалением вылезает из-под ног кобылы.

– Я еще плиду, – обещает она своим четвероногим друзьям.

 Вечером, когда все в бараках затихает, девочка шепчет матери: – Здесь холодно. Я буду спать с Каулой… – и решительно выходит из барака.

Девочку никто не останавливает. Она подходит к привязи, гладит лошадь по брюху, а затем, цепляясь за доски, поднимается в ясли и кувыркается в сено. Здесь ее мир – притягательный и необъяснимо-загадочный…

Животное спокойно смотрит на ребенка и прядет ушами. Лена снизу видит морду лошади— ее темные, как ночь, глаза. Белое, теплое облако пара обволакивает девочку. В полудреме далеко-далеко она видит яркие лучики звезд, а совсем рядом – бездонные глаза Каурой.

Колька.

Колька – щупленький мальчик, сравнительно высокий для своих четырех лет. Его огромные глаза под шапкой черных, как смоль, вьющихся волос не по-детски серьезны и печальны.

 Колька осторожен. Он знает, что подходить к ограждению лагеря ему нельзя, и наблюдает за всем, что там происходит из-за угла барака, в то время как младшая сестренка бесстрашно стоит у проволоки и голодными глазами смотрит на немца, который спокойно ест из алюминиевого котелка гороховый суп.

Да и какой смысл подходить ближе, если от одного запаха пищи у голодного Кольки сводит желудок, и он теряет сознание?

 Падать на виду у администрации лагеря для Кольки не менее опасно, чем выйти на открытое пространство; выяснять, что случилось, никто не будет. В лучшем случае его тельце перевернут пинком ноги.

Мальчик и так на примете. У него даже кличка есть: Швах*!

Немцы очень не любят евреев, и поэтому Колька дышит спокойно только ночью. Днем же старается прошмыгнуть незаметно, иначе «свой» пинок он получит обязательно.