Эстонка собирала завтрак, когда офицер вошел в столовую, взял из вазы конфету и протянул малышке:

– Бери. Ты заслужила.

Но Лена только посмотрела на конфету:

– Битте, еще одну. Для Кольки, – пояснила она.

– Для Кольки? – поднял брови офицер. – А кто есть Колька?

– Колька – мой брат. Нужно две конфеты. – Девочка показала два пальчика и сказала: – Цвай.

– Ха-ха-ха! – гоготал немец. – Конфету для Кольки! Битте, цвай зюзихкайтен, – офицер взял из вазы вторую конфету и подал девочке.

– Данке, – приняла конфеты Лена и быстро вышла из дома. Во дворе, у амбара, опираясь на вилы, белая, как полотно, стояла Анна. Она слышала весь разговор немецкого офицера с дочерью и ужасом думала о последствиях. Но все обошлось. Здоровая психика солдата не допускает мысли воевать с детьми, даже если это дети противника.

Побег.

Анна дотронулась до плеча золовки.

– Пора, – сказала она и взяла маленькую дочь на руки. Нюра подхватила сонного Сашу, и две женщины и четверо их детей растворились в серо-молочном тумане раннего зимнего утра.

Двигались бесшумно, как призраки, к восточной части лагеря, где их должны были ждать. Страха не было. Ненависть немцев к евреям не оставляла ни малейшего сомнения в том, что Анна и ее сын рано или поздно будут расстреляны.

 Поменять что-либо в их жизни здесь, в концентрационном лагере, уже нельзя. Единственный выход – побег. Его готовил центр Сопротивления – глубоко законспирированная группа военнопленных, наладившая связь с местными партизанами. Анне поручили вывезти еще несколько детей, родители которых умерли от истощения и болезней.

 Лошадь, впряженная в широкие розвальни, уже стояла за ограждением лагеря.

– Сюда!

 Пожилой мужчина в овчинном полушубке склонился над лазом, проделанном в колючей проволоке. Он ловко по очереди вытащил детишек через узкое отверстие и осторожно усадил их в повозку, где уже сидели несколько малышей, обошел повозку и заботливо укрыл всех пологом.

 Мерин Серый, прозванный так за свой окрас, стоял спокойный и мудрый, время от времени опуская морду в сумку с овсом, висящую на его уздечке. Шорохи не беспокоили его. Но в словах людей Серый чувствовал явную тревогу…

– Ты вот что, милая, – говорил человек в полушубке, обращаясь к Анне, – езжай по левой стороне и больше держись края леса, не заплутай ненароком в болото; не промерзает оно. Наши люди отвлекут немцев. Тебя будут встречать…

 Мужчина подошел к Серому, снял сумку с кормом и легонько хлопнул жеребца по крупу:

– Ну, с Богом!

 Анна взяла в руки вожжи. Ей не привыкать управлять лошадью. Сирота с семи лет, она долгое время батрачила на кулацких подворьях, пока судьба не привела ее в Ленинград на большой завод.

 Серый сразу почувствовал сноровку возницы и легко затрусил. Некоторое время ехали по накатанной дороге в полной тишине. Навстречу летели редкие пушистые снежинки. Снег скрадывал стук копыт, а гладкий металлический полоз помогал мерину легко справляться с нагруженными санями.

 Дети не спали. Они смотрели в темное небо, на далекие, начинающие тускнеть звезды, на верхушки деревьев, настороженно слушали тишину, и шаг Серого казался им непозволительно гулким.

 В условном месте Анна свернула влево, чтобы по краю болота объехать немецкий пост. Повозка медленно продвигалась вперед, заваливаясь на кочках.

Женщина сошла с саней и взяла лошадь под узцы. Серый уже не просто перебирал копытами, он искал опору: осторожно выносил и опускал ногу и, если не был уверен, переставлял ее снова и только потом делал рывок вперед. Сани подпрыгивали, их мотало, кренило на одну сторону.

 Нюра шла сзади. Она выравнивала повозку, когда та грозила перевернуться, подбирала выпавших в снег детей, усаживала их обратно в сани и следила, чтобы малыши держались друг за друга.