Утром к нему, как обычно, зашла с пирожками баба Маня.

– Сашок, мы с Мушкой тебе капустных принесли, – женщина суетилась у плиты, ведь парень даже чайник не кипятил.

– Простите, я сегодня ещё не вставал.

– Небось не получается подняться-то? – баба Маня хитро прищурилась.

Саньке стало стыдно: он – молодой парень – валяется в кровати, от малейшего движения – испарина. А она? Женщине далеко за семьдесят, но глаза светятся любопытством, руки шустро накрывают на стол; ноги, обутые не в стоптанные-растоптанные бесформенные башмаки, а в причудливые аккуратные туфли «на горочке», двигаются по полу бесшумно.

Сколько раз в стенах Академии он слышал шаркающие шаги! И это были шаги студентов – не пожилых педагогов! Александр раньше никогда не задумывался над подобными вещами. Только здесь и сейчас в нём родился вопрос: что случилось с ними, молодыми и, в сущности, очень неопытными, что они идут по коридорам, словно трёхсотлетние старики? Если не идут, то уж точно не стоят у окон и не бегают – наоборот, ищут место, чтобы сесть с тяжёлым вздохом. И не важно, что нет стульев, – прямо на пол тоже хорошо. В глазах – вселенская тоска пополам с апатией и усталостью, словно они не несут, а еле волочат непосильное бремя жизни, в которой для них не будет ничего нового. Когда же они успели постареть, и не прожив эту жизнь на полную катушку?

– Сильно фундаментом приложился-то? – баба Маня вывела его из задумчивости.

– Чем? – не сразу сообразил он.

– Фундаментом.

– Сильно, аж искры из глаз.

Баба Маня кивнула. Загудел чайник, она залила кипятком какие-то травки в кружке, потом протянула Сашке. Он безропотно выпил горьковато-острую жидкость и примерно через час уснул. Ночью дремал урывками, ворочался, пытаясь улечься без боли. А пожилая женщина всё это время хлопотала в доме начлаба и рассказывала утренние новости.

Саньке снилась бирюзовая бабочка, порхающая над огромным костром. Огонь захватывал всё, до чего могли дотянуться его жёлто-красные языки. Было нестерпимо жарко и почему-то больно. Но яркие крылышки от пламени не страдали, наоборот, гасили его.

Костёр сменился большим ледником, от которого стало так хорошо! Боль медленно отступала. Рядом с маленькой бирюзовой появилась большая золотисто-белая бабочка, теперь уже они вместе махали крыльями, осыпая его своей драгоценной пыльцой. Где-то в стороне Александр разглядел гигантского мотылька с огромными глазами; тот не вмешивался, только смотрел. Мотылёк не пугал, но был странным: густая пыльца не блестела на солнце, она покрывала тело насекомого наподобие плотного слоя пыли или грязного войлока.

– Почему он не блестит? – спросил Сашка.

– Кто? – уточнила золотисто-белая бабочка голосом Лидии Николаевны.

– Мотылёк у двери.

Главврач оглянулась: у раскрытой двери в палату стоял и смотрел на их работу блаженный Лёшенька. Косые солнечные лучи касались его рук, щёк и лба.

– Бредит! – испуганно воскликнула Соня Полянская. – Лидия Николаевна, неужели ухудшение?

– Нет, нет. Это не бред, а изменённое видение объектов реальности.

Лидия Николаевна ещё раз осторожно посмотрела на Лёшу. Он действительно чем-то напоминал потухшую бабочку, болезнь забирала у юноши свет и в прямом, и в переносном смысле.

– Так почему он не блестит? – отчётливо повторил вопрос Сашка.

– Заболел – вот и растерял звездную пыль.

– А-а-а… Жалко, новую-то сложно обрести…

Пациент снова погрузился в сон, а врач и фармацевт вышли из палаты к толпе сочувствующих в коридоре. Баба Маня, как только парень выпил травяной настой, вызвала Лидию с санитарами из больницы. Она же собирала ему вещи. Заметив суету около дома эксперта, прибежал участковый. Леонид Николаевич Резвый буквально молился на напарника. Конечно, до Саньки эксперты были, и неплохие. Одно плохо: не задерживались они в городе, все как один рвались куда-нибудь в более оживлённые места. Сам же Леонид город любил со всеми его жителями, помогал и охранял покой доверенной ему местности.