Коллективное сознание римлян конструировало свое будущее как нечто непредсказуемое, пугающее своей неизвестностью. Именно противопоставление неизвестно какого будущего идеализировавшемуся прошлому породило страх перед грядущим временем. Желание реконструкции прошлого в будущем явилось для коллективного сознания римлян попыткой преодоления этого страха. Различными трансцендентными путями оно стремилось обрести власть над ним, исправить его, сгладить его ужасающий образ. Многочисленные способы контактов с божественным миром создавали иллюзию предсказуемости будущего и, тем самым, вселяли надежду на его изменение в лучшую для себя сторону.

Интерес к вопросу направления течения времени в его осмыслении римлянами диктуется тем, что именно оно характеризует ориентацию человека на то или иное измерение времени, на отношение человека к современной ему эпохе, влияет на осознание степени ценности наследия прошлого и перспективы будущего.

К примеру, М. С. Каган126 отметил, что при переходе от циклического восприятия времени к линейному происходит изменение отношения и к будущему, и к прошлому. Для циклического понимания времени его трехфазная структура (прошлое-настоящее-будущее) вообще не проблематизируется, так как при таком подходе «все в мире возвращается». Это положение верно и для религиозного сознания, поскольку земная жизнь рассматривается лишь как преамбула к будущей, вечной жизни.

При конструировании моделей времени в сознании обитателей древних цивилизаций исследователи выделяют несколько инвариантов. Они диагностируют нахождение циклической, линейной, спиральной, локально-вариативной, смешанной концепций времени.

В сознании римской интеллектуальной элиты, на наш взгляд, существовали два специфических отрезка времени – так называемые «unius hominis aetas» («человеческий век») и «великий год». Первый равнялся ста двадцати годам; он присутствует в текстах Тацита в словах Марка Апра [Orat.,17] с отсылкой на британского старца, прожившего 120 лет, то есть при исчислении «человеческого века» бралась не средняя долгота жизни индивида, а самая долгая из известных современникам жизнь. Представление о «великом годе» существовало в связи с проведением императором Клавдием Секулярных игр [Ann.,XI,11] в честь восьмисотлетия основания Рима (87 г.). «Великий год» символизировал собой столетие в жизни Вечного города (отмирание старого века и зарождение нового).

В сознании народных масс мы находим проявления цикличного времени, на что указывают некоторые аспекты праздничной культуры127 Древнего Рима. Древнеримские праздники имели огромную связь со священной стороной жизни человека, о чем говорит, к примеру, то, что практически все они опирались на стойкую религиозную традицию. Следовательно, с помощью праздников реализовывалась священная связь настоящего и прошлого. Священное активно вторгалось в обыденную жизнь римлян: праздник являлся основным разграничителем священного и профанного времени, вводя римлян в резкий, разительный контраст с обычными буднями. Об этом свидетельствуют следующие факты. На время публичных игр, которыми сопровождались праздничные церемонии, прерывались даже судебные заседания [Ann.,III,23]. Тацит передает нам также, что в дни Латинских празднеств назначался особый префект, к которому на это время переходили консульские полномочия [Ann.,VI,11].

Время праздника как одно из проявлений священного времени также являлось цикличным. Ежегодными были, к примеру, священные пляски жрецов-салиев128 [Hist.,I,89], игры в честь богини производительных сил земли, роста растений и подземного мира Цереры, проводившиеся ежегодно с 12 по 19 апреля [Hist.,II,55]. Каждый год 15 марта – в праздник Анны Перены – народ радостно воздавал почести новому году. По сведениям Тацита, раз в пять лет проводились Неронии