вставая. Бродский сел рядом.

– Я доложил секретарю о вашем исчезновении, – начал он.

– Но я ведь не исчез, а просто вышел прогуляться.

– По магазинам, да? – усмехнулся Бродский. – Милый портфельчик. Где вы

его купили? – спросил он, указывая на портфель, стоявший на полу за креслом

Соларина.

Гоголь его даже не заметил.

– Итальянская кожа, – продолжал Бродский. – То, что нужно советскому

шахматисту, – добавил он с сарказмом. – Не возражаете, если я загляну

внутрь?

Соларин пожал плечами. Бродский положил портфель на Колени, открыл и

принялся исследовать его содержимое.

– Да, кстати, кто была эта старуха, которая отошла от стола когда я

появился?

– Просто какая-то старая леди, – сказал Гоголь. – Просила отсыпать ей

сахарина.

– Не так уж он был ей и нужен, – проворчал Бродский, копаясь в бумагах.

– Она ушла сразу, как только я появился.

Гоголь посмотрел в ту сторону, где сидела женщина. Она ушла, и на

столике осталась одинокая чашка.

Бродский положил бумаги обратно в портфель и вернул его Соларину. Затем

он со вздохом взглянул на Гоголя.

– Гоголь, ты кретин, – обыденным тоном, словно речь шла о погоде,

констатировал он. – Наш драгоценный гроссмейстер трижды обвел тебя вокруг

пальца. Сначала – когда допрашивал Фиске незадолго до его смерти. Затем -

когда вышел, чтобы забрать этот портфель, в котором теперь ничего нет, кроме

пустого блокнота, нескольких пачек чистой бумаги и двух книг по нефтяной

промышленности. Очевидно, все ценное оттуда уже изъяли. А минуту назад он

под самым твоим носом передал эти записи агенту, прямо здесь, в фойе.

Гоголь покраснел и поставил на стол свою чашку.

– Но уверяю вас…

– Не нужны мне твои заверения, – отрывисто бросил Бродский и повернулся

к Соларину. – Секретарь сказал, что мы должны установить контакт в течение

двадцати четырех часов, или нас отзовут в Россию. Если этот турнир отменят,

наша легенда полетит к чертям. Рисковать нельзя. Вряд ли нам, поверят, если

мы скажем, что решили задержаться в Нью-Йорке, чтобы походить по магазинам и

купить портфели из итальянской кожи, – усмехнулся он. – У вас двадцать

четыре часа, гроссмейстер, чтобы выйти на вашего человека.

Соларин посмотрел Бродскому прямо в глаза. Затем холодно улыбнулся.

– Можете доложить секретарю, уважаемый, что я уже получил нужные

сведения, – сказал он.

Человек из КГБ молча ждал, что Соларин продолжит. Когда тот больше

ничего не сказал, Бродский вкрадчиво поторопил его:

– Ну же? Не томите нас неизвестностью.

Соларин посмотрел на портфель у него на коленях. Потом на самого

Бродского. Лицо шахматиста напоминало бесстрастную маску.

– Фигуры в Алжире, – сказал он.

К полудню я вся была на нервах. За это время я предприняла еще

несколько попыток дозвониться до Нима, но тщетно. Мертвое тело Сола, лежащее

на плите, постоянно стояло у меня перед глазами. Я вся извелась, ломая

голову над тем, что означают последние зловещие события и как они связаны

между собой.

Я сидела взаперти в своем офисе в "Кон Эдисон", окна которого выходили

на здание ООН, слушала новости и смотрела, не появятся ли на площади

полицейские машины, когда тело обнаружат. Однако ничего подобного не

происходило.

Я позвонила Лили, но не застала ее. В офисе Гарри мне объяснили, что он

уехал в Буффало проследить, чтобы при погрузке не попортили меха, и не

вернется до поздней ночи. Я думала о том, чтобы позвонить в полицию и, не

называя себя, сообщить о теле Сола, но они и так скоро должны были

обнаружить его. Сколько может труп пролежать незамеченным в здании ООН?

Сразу после полудня я послала свою секретаршу за сэндвичами. Когда

позвонил телефон, я ответила. Это был мой босс Лайл. Его радостный голос