Странно, думал Соларин. Выходит, он ошибался, предположив, что в кольце

бомба. Впрочем, могло быть и так, что для того, чтобы она сдетонировала,

мало просто сдернуть кольцо с пальца. Но наверняка утверждать что-либо было

невозможно.

– Нам лучше пойти и посмотреть, чем мы сможем помочь ему, – сказал

судья. – И почему мистер Фиске пошел в туалет в канадском клубе? Почему не

воспользовался одним из туалетов "Метрополитена"? И почему не обратился к

врачам?

– Он очень гордый, – заявил русский. – Несомненно, он не хотел, чтобы

кто-нибудь видел, как ему плохо.

Судьи пока не догадались спросить Соларина, что он сам делал в это

время в туалетной комнате. Один на один со своим оппонентом.

– Ему очень плохо? – спросил другой судья, когда они втроем шли к

канадскому клубу.

– Просто желудок разыгрался, – ответил русский. Возвращаться туда было

неразумно, но другого выхода у него не было.

Трое мужчин поднялись по лестнице, и один из судей открыл дверь

мужского туалета. Вернулся обратно он очень быстро и при этом тяжело дышал.

– Не смотрите! – сказал он.

Судья был бледен как смерть. Соларин оттолкнул его и заглянул в

комнату. В туалетной кабинке на собственном галстуке висел Фиске. Лицо его

почернело от удушья, а голова была вывернута под таким углом, что не

оставалось сомнений: шея несчастного сломана.

– Самоубийство! – сказал судья, который предупреждал Соларина, чтобы

тот не смотрел.

Судья нервно потирал руки, как делал это Фиске всего несколько минут

назад. Когда был жив.

– Среди шахматистов это не редкость, – сказал другой судья и смущенно

осекся под яростным взглядом Соларина.

– Нам лучше позвать врача, – добавил первый. Соларин подошел к

раковине, куда Фиске бросил кольцо.

Кольца там больше не было.

– Да, давайте позовем врача, – поддержал он.

Однако я об этих событиях ничего не знала. В это время я сидела в фойе,

дожидаясь возвращения Лили, чтобы приступить к третьей по счету чашке кофе.

А если бы все описанное выше стало известно мне чуть раньше, возможно, что

событий, которые последовали за этим, не произошло бы вовсе.

С тех пор как был объявлен перерыв, прошло сорок пять минут. Меня уже

тошнило от кофе. "Что же происходит?" – гадала я. Наконец появилась Лили и

заговорщицки мне улыбнулась:

– Представляешь, в баре я налетела на Германолда, он выглядел так,

словно постарел лет на десять, и о чем-то разговаривал с врачом. Мы должны

поскорее уходить отсюда, дорогая. Сегодня игры не будет. Они собираются

объявить об этом через несколько минут.

– Фиске действительно заболел? Может, поэтому он играл так странно.

– Он не болен, дорогая. Он уже выздоровел. Правда, могу добавить, что

несколько неожиданным способом.

– Он сдался?

– Можно и так сказать. Он повесился в мужском туалете, как только

начался перерыв.

– Повесился? – сказала я. Лили шикнула на меня, кое-кто начал

оглядываться на нас. – О чем ты говоришь?

– Германолд сказал, что Фиске испытал слишком большой стресс. У доктора

на этот счет свое мнение. Он заявил, что человеку весом сорок фунтов тяжело

сломать себе шею, повесившись на перегородке высотой шесть футов.

– Мы можем бросить кофе и уйти отсюда?

Я продолжала думать о зеленых глазах Соларина и о том, как он склонился

надо мной. Я вдруг почувствовала себя нехорошо, мне захотелось глотнуть

свежего воздуха.

– Прекрасно! – сказала Лили громко, чтобы все слышали. – Давай

поспешим, я не хочу пропустить ни секунды этого захватывающего матча.

Мы быстро пересекли комнату, но, когда добрались до вестибюля, на нас

набросились двое репортеров.

– О, мисс Рэд! – начал один из них. – Вы знаете, что происходит?

Продолжат ли сегодня игру?