райские кущи.

Часы Соларина шли, но он тоже наблюдал за Фиске. Казалось, он забыл,

что игра продолжается, так пристально рассматривал он своего оппонента. По

прошествии довольно продолжительного времени Фиске поднял глаза на Соларина,

затем его взгляд снова скользнул на доску. Глаза Соларина сузились. Он взял

фигуру и двинул ее вперед.

Я больше не обращала внимания на ходы, просто наблюдала за

противниками, стараясь определить, что между ними происходит. Лили сидела

рядом и с открытым ртом изучала шахматную доску.

Внезапно Соларин поднялся с места и отодвинул стул. В зале началось

волнение, люди перешептывались со своими соседями. Соларин нажал кнопки и

остановил часы свои и Фиске, затем наклонился к сопернику и что-то сказал

ему. Один из судей быстро подошел к их столу. Они с русским обменялись

несколькими словами, и судья покачал головой.

Фиске сидел повесив голову и не отводил взгляда от доски. Руки он

держал на коленях. Соларин что-то снова сказал ему. Судья вернулся к своему

столу. Арбитры посовещались между собой, и тот, что сидел в середине, встал.

– Леди и джентльмены, – сказал он. – Гроссмейстер Фиске почувствовал

себя плохо. Из любезности гроссмейстер Соларин остановил часы и согласился

на короткий перерыв, чтобы мистер Фиске смог подышать воздухом. Мистер

Фиске, запишите для судей свой следующий ход, и через тридцать минут мы

продолжим игру.

Фиске дрожащей рукой записал свой ход и положил бумагу в конверт,

запечатал его и вручил судье. Соларин упругим шагом вышел из комнаты, прежде

чем репортеры сумели его задержать. В комнате начался ажиотаж, все были

озадачены и перешептывались, собираясь небольшими группками. Я повернулась к

Лили:

– Что случилось? Что здесь происходит?

– Это невероятно! – сказала она. – Соларин не мог останавливать часы.

Это делает судья. То, что он сделал, совершенно против правил, они должны

были прервать игру. Судья останавливает часы, если все согласны сделать

перерыв, но только после того, как Фиске запишет свой следующий ход.

– Значит, Соларин дал ему больше времени. Интересно, зачем он это

сделал?

Лили посмотрела на меня. Ее серые глаза стали почти бесцветными.

Казалось, она удивляется своим собственным выводам.

– Он знал, что этот стиль игры нехарактерен для Фиске, – сказала Лили.

Она помолчала немного, затем продолжила, словно отвечая своим мыслям: -

Соларин навязал ему размен ферзями. С точки зрения стратегии игры в этом не

было никакой необходимости. Он словно проверял Фиске. Все знают, как Фиске

ненавидит терять ферзя.

– И что, Фиске пошел на это? – спросила я.

– Нет, – ответила Лили, по-прежнему напряженно размышляя. – Нет. Он

взялся за своего ферзя, но потом поставил на место. Он попытался представить

это как j'adoube.

– Что это значит?

– "Я дотрагиваюсь, я примеряюсь". Это вполне законно – коснуться фигуры

в середине игры.

– Тогда что было не так? – спросила я.

– Один пустяк, – ответила Лили. – Ты должен сказать "j'adoube" перед

тем , как коснуться фигуры, не после.

– Может, Фиске не осознавал…

– Он гроссмейстер, – ответила Лили. Она посмотрела на меня долгим

взглядом. – Он все осознавал.

Лили сидела, глядя на свою шахматную доску. Мне не хотелось беспокоить

ее, но к этому времени все уже вышли из комнаты и мы остались одни. Я сидела

и пыталась, насколько это позволяли мои ограниченные познания в шахматах,

разгадать, что же все это значит.

– Хочешь знать, что я думаю? – наконец сказала Лили. – Я думаю,

гроссмейстер Фиске жульничал. Я думаю, он пользовался передатчиком.

Если бы я знала тогда, насколько права была Лили, это смогло бы

повлиять на события, которые вскоре последовали. Но откуда мне было тогда