– Как давно вы с Гарри? – спросила я его, когда мы покатили по Пятой

авеню, мимо светящихся огнями зданий и тускло освещенных витрин магазинов.

– Двадцать пять лет, – сказал Сол. – Я начал работать у мистера Рэда

еще до рождения Лили. Даже до того, как он женился.

– Вам, должно быть, нравится у него работать?

– Работа есть работа, – ответил Сол и немного погодя добавил: – Я

уважаю мистера Рэда. Мы вместе пережили тяжелые времена. Помню, когда его

дела шли хуже некуда, он все равно аккуратно платил мне, даже если сам

оставался ни с чем. Ему нравилось иметь лимузин. Он говорил, наличие

лимузина придает ему лоск.

Сол остановился на красный свет светофора, повернулся ко мне и

продолжил:

– Знаете, в былые времена мы развозили меха в лимузине. Мы были первыми

меховщиками в Нью-Йорке, которые стали так делать. – В голосе Сола звучали

нотки гордости. – Теперь я в основном вожу миссис Рэд и ее брата по

магазинам, когда мистер Рэд во мне не нуждается. Или отвожу Лили на матчи.

Весь остаток пути до отеля мы ехали молча.

– Я так понимаю, Лили не появится сегодня вечером? – заметила я.

– Нет, – согласился Сол.

– Вот почему я ушла с работы… Что же это у нее за важные дела,

которые не позволяют ей провести с отцом несколько часов в новогоднюю ночь?

– Вы знаете, что у нее за дела, – ответил Сол, останавливая машину

перед отелем. Возможно, у меня разыгралось воображение, но в голосе его мне

послышалась злость. – Она занята сегодня тем же, чем и всегда, – играет в

шахматы.

Отель "Пятая авеню" располагался всего в нескольких кварталах от парка

на Вашингтон-сквер. Можно было разглядеть деревья, покрытые снегом,

пушистым, как взбитые сливки. Словно миниатюрные горные шапки или колпачки

гномов, они сгрудились вокруг массивной арки, отмечающей вход в

Гринвич-Виллидж.

В 1972 году бар в отеле еще не был переделан. Как и многие другие бары

в отелях Нью-Йорка, он так достоверно копировал деревенский постоялый двор

времен Тюдоров, что нетрудно было вообразить, будто посетителей ждут перед

домом площади, а не лимузины. Большие окна, выходящие на улицу, представляли

собой пестрые витражи. Ревущее пламя в большом каменном очаге освещало лица

посетителей бара и бросало сквозь цветные стекла рубиновые сполохи на

заснеженную улицу.

Гарри оккупировал круглый дубовый стол у окна. Мы вышли из машины, он

заметил нас и помахал рукой. Гарри весь подался вперед, и его дыхание

проделало в замерзшем стекле "глазок". Ллуэллин и Бланш виднелись на заднем

плане. Они сидели за столом, перешептываясь друг с другом, словно два

белокурых ангела Боттичелли.

Как похоже на рождественскую открытку, думала я, пока Сол помогал мне

выбраться из машины. Жаркий огонь в камине, бар, переполненный людьми в

праздничных нарядах, отблески пламени на лицах… Все выглядело нереальным,

ненастоящим. Пока Сол отъезжал, я стояла на тротуаре и наблюдала, как

искрится снег в свете уличных фонарей. Гарри тут же ринулся на улицу

встречать меня, словно боялся, что я растаю и исчезну, как снежинка.

– Дорогая! – вскричал он и сдавил в медвежьих объятиях, едва не

переломав мне кости.

Гарри был гигантом. В нем было добрых шесть футов и четыре или даже

пять дюймов, и только очень снисходительный человек мог сказать, что Гарри

"весит больше нормы". Гарри был огромной горой плоти с мудрыми глазами и

задорными ямочками на щеках, которые делали его похожим на святого Бернарда.

Нелепый жакет в красную, зеленую и черную клетку заставлял его казаться еще

более необъятным.

– Я так рад, что ты здесь, дорогая! – сказал Гарри, хватая меня за руку

и таща за собой через вестибюль и сквозь тяжелые двойные двери в бар, где