– Ну хорошо.

Разговоры о раке они обходили стороной.

– Была сегодня в поликлинике, – продолжила мама, – пыталась попасть к неврологу, но все талончики уже расхватали. Пошла в доврачебный кабинет, там Людмила Васильевна работает, помнишь её?

– Ага. – Давид не помнил, но решил, что если признается в этом, то удлинит и без того раздражающий монолог матери.

– Она меня записала на пятницу к терапевту, он уже направит к специалисту. Хорошая женщина.

Давид промолчал и откусил жирную, но чертовски вкусную гренку. Его лицо при этом не выражало никаких эмоций, взгляд направлен в тарелку, чтобы не дай Бог не встретиться с матерью взглядами.

Женщина включила телевизор, висящий сбоку от входа на кухню, за что Давид внутренне её поблагодарил – теперь можно было отвлекаться на выпуск новостей. Мама рассказала, как звонила отцу, брату в Нижний Новгород и подруге, живущей на другом краю города. Давид слушал вполуха, делая вид, что очень заинтересован новыми разработками в сфере ракетостроения.

К раздражению стало примешиваться чувство вины за то, что он не хочет участвовать в диалоге с матерью и всем своим видом демонстрирует, насколько ему нет до неё дела. В глубине души он понимал, что маме ничего не оставалось, кроме как самой рассказывать о всякой чепухе, потому что она привыкла к безучастности сына и уже давно не ожидала ответной реакции. Он любил её, несмотря на вечное раздражение, и каждый раз ругал себя за то, что не способен выражать чувства и показывать эмоции. Если мама на что-то жаловалась, он либо отмалчивался, либо бросал нейтральную фразу, что всё будет хорошо. Эта модель поведения въелась в его существо как неискоренимый сорняк, который прорастал сразу же после прополки.

Мама замолчала, и минуту они провели в дискомфортной тишине. Давид не отрывался от телевизора – за время её монолога он ни разу не посмотрел в сторону матери.

– Как там дела на личном фронте? – нарушила она тишину.

Любой вопрос, касающийся его личной жизни, всегда вызывал самые неприятные ощущения.

– Мам, нормально всё. – Раздражение всё-таки вырвалось наружу.

– Всё, молчу, молчу.

Новости сменились прогнозом погоды. В квартире погода была пасмурной, надвигался ураган.

– Может блинчиков пожарить? У меня там как раз тесто…

– Да не хочу я, – резко ответил Давид. Стало стыдно, он позволил себе слишком сильно открыть эмоциональный клапан.

– Поняла. – Мама встала и принялась мыть посуду.

Давид чувствовал себя отвратительно. Он смотрел на ссутулившуюся спину матери и старался как можно быстрее придумать, как разрядить обстановку.

– Как там папа? – спросил он. Теперь, когда внутри образовалось пространство после излившейся желчи, ему стало легче проявлять хотя бы крохи заинтересованности.

– Нормально, сказал в субботу вернётся, – ответила она, второй раз намыливая тарелку.

– Он где сейчас?

– В Москве.

– Понятно.

Диалог не клеился. Мама явно расстроилась, вина атаковала Давида с новой силой.

– Спасибо мам, было вкусно.

– Пожалуйста, сынок. – Вилка в раковине была особенно грязной и требовала тщательного изучения.

Напряжённое молчание. Давид понял, что не сможет исправить ситуацию, поэтому поднялся из-за стола и направился к выходу.

– Ладно, мам, я поеду, там дела ещё, – сказал он и вышел из кухни. За спиной прозвучало тихое «хорошо».

Он быстро оделся и открыл входную дверь. Развернулся, чтобы попрощаться, и в который раз наткнулся на красные глаза матери, которая стояла в дверях, ведущих на кухню, вытирая руки махровым полотенцем. Она улыбнулась и отвела взгляд, пряча слёзы.

– Пока, Давид, заезжай обязательно.