– Хорошо, тебе приготовить чего-нибудь? – Вопрос, который он слышал уже бессчётное количество раз.

– Нет, спасибо, я покушал, – соврал Давид, стараясь спрятать раздражение в голосе.

– Точно? А то давай быстренько сварганю чего-нибудь?

– Мам, ну я же сказал, что не голоден.

– Ну ладно. – В голосе явно читалась печаль. – Тогда жду.

– Ага, давай, скоро буду.

Давид отключился, не дождавшись, пока мать попрощается. Он ещё не приехал к ней, а уже чувствовал себя выжатым и уставшим – складывалось ощущение, будто общение с матерью высасывало из него всю энергию. Иногда он думал, что она энергетический вампир, хотя на самом деле все его силы уходили на борьбу с раздражением и эмоциями, которые каждый раз собирались вырваться на волю. Этого он позволить себе не мог.

Когда семья узнала о болезни, случился недолгий период их сближения. Несмотря на депрессию и неумение выражать чувства, первое время Давид поддерживал её как мог, но человек привыкает ко всему. Вот и душевная ссадина от болезненного удара после известия о раке вскоре зажила, и поведение Давида вернулось в привычное русло – он снова закрылся.

Ещё Давид не любил, как она готовила, хотя пирожки, которые мама часто вручала ему после очередной встречи, разбегались по театру в мгновении ока. В промышленных масштабах она начала кашеварить, когда вышла на пенсию и нужно было чем-то заполнить освободившееся время. В детстве он любил её стряпню, хоть и ел её не так часто – из-за работы у матери практически не оставалось времени что-то приготовить. Поэтому Давид часто питался полуфабрикатами, которые готовил отец, если не был в разъездах. В остальные дни мама просто приносила еду из кафе, где работала бухгалтером.

Давид выехал с территории театра и спустя семь минут уже припарковал машину около дома родителей. Здесь он прожил двадцать пять лет: два окна и балкон на третьем из девяти этажей – как раз там, где заканчивались верхушки голых берёз, растущих в палисаднике.

Он зашёл в подъезд, поднялся на нужный этаж и несколько секунд постоял у входной двери, стараясь побороть раздражение. Осознав, что ничего не выйдет, хмуро открыл дверь и оказался в знакомой квартире, где стабильно пахло едой.

– Привет, мам, – бросил Давид и принялся раздеваться.

– Привет, сынок. – Мама возилась на кухне – сухая женщина с забранными в пучок редкими седыми волосами (спасибо химиотерапии), тонкой шеей и большими печальными глазами. Одета она была в домашний кремовый халат, ноги украшали мохнатые тапки из овечьей шерсти, на правой руке светились умные часы, которые Давид подарил ей на юбилей.

Судя по запаху еды, попытки отговорить её от готовки оказались тщетными.

Помыв руки, Давид прошёл на кухню – главную обитель матери, где она проводила почти всё своё время. На сковороде шкворчала картошка, микроволновка что-то усердно разогревала, на столе уже расположились тарелки с поджаренными гренками, малосольными огурцами и каким-то салатом.

– Решила на всякий случай что-то приготовить, – сказала мама, колдуя деревянной лопаткой в сковороде.

– Я же сказал, что не хочу кушать, мам, – тихо ответил Давид.

– Ну, сколько съешь, столько съешь, я вечером тоже поужинаю.

Спустя несколько минут, сковородка оказалась на столе, мама села напротив и, улыбаясь, посмотрела на сына.

– Как дела на работе?

– Да всё как обычно. – Давид взял вилку и зацепил несколько кусочков картошки. Нужно было чем-то занять себя, чтобы не принимать особого участия в диалоге. – Как ты себя чувствуешь?

– Ой, сегодня хорошо, тьфу, тьфу, тьфу. – Она постучала костяшками по столу. – С утра болела голова, видимо на погоду, я выпила таблетку и после обеда всё прошло.