Этажерка между так скажем ванной и раковиной – тумбой служила для хранения узких льняных полотенец и простыней, маленьких кувшинчиков, плошечек с чем- то и множества рулончиков плотно свернутого мха-сфагнума, составленных в деревянный короб средних размеров. Это то, о чём я думаю? О, нет! А ничего так, вроде удобно.

Продуктов закупленных в супермаркете не было, зато фермерские остались, но мяса и молочных продуктов на кухне не нашлось. Ида послала Мишу в подвал, Андрея в дровник, Витю принести воды. Сразу затопила печь, железная плита быстро раскалилась, готовила кофе, кашу на воде, яичницу, резала капустный салат, хлеб. Я достала посуду из буфета, помыла её зачем то, не знаю, совершенно чистая была. Север снова куда то пропал. Работаем, работаем, никаких мыслей, никаких!

Мы втроем говорили, прихлёбывая кофе. Эмма Кляйн, сирота, воспитанница местного приюта, жила в этом доме с семнадцати лет, сразу после выпуска. Работала прислугой, помогала матери братьев Мюнних. Затем после её смерти стала экономкой и вела всё немудрящее хозяйство двух холостяков. На войне погиб старший под Сталинградом, пришла похоронка. Младший брат, которого она любила, но не решилась открыться, пропал без вести за год до окончания войны. Она жила в доме одна, сберегала добро семьи Мюнних. Подрабатывала помощью по хозяйству в других семьях, сдавала комнаты в наём и …ждала. Никто не предъявлял права на дом. Еще при жизни хозяйки девушка называла её тетя Магда, поэтому соседи считали её племянницей, никто не требовал с неё документов, подтверждающих родство, в домовую книгу она была вписана. Налоги вносила исправно. Жила одиноко. Желающие ухаживать, жениться отвергались ею в такой резкой, категоричной форме, что очень быстро отстали.

Так потихоньку прошло время, целая долгая жизнь; когда не могла уже управляться по хозяйству, стали отказывать ноги, социальная служба помогла ей переехать в пансионат для престарелых. Тут возник вопрос о доме, земле, постройках. Эмма честно рассказала, что собственницей и наследницей не является, просто жила, раз никто не гнал. Знала от соседок, которые изредка навещали её в Ольденбурге, что наследников хотя бы по отдаленному родству ищут. Потом соседи перестали приходить, все кто с ней дружил, умерли. Тяжелая судьба. Начать жизнь в казенном учреждении, там же закончить, неразделенная любовь и пожизненное одиночество.

– Сколько же вам лет фройляйн Эмма? Ну, между нами, девочками?

– Уже считать устала. Девяносто восемь скоро будет, если доживу.

– Вы прекрасно сохранились для своего возраста, это я вам как доктор говорю. Миша поставил на стол кринку, миску и кувшин.

– Ледник в подвале, Идочка, там мясное и молочное хранится. Давно себя в зеркале видели? Вам больше сорока не дашь. Как у вас с памятью?

– Всякое бывает, но! сколько мне лет я помню твердо, – слегка обиделась фройляйн Кляйн. И год сейчас 2012, число двадцать девятое июля.

– А на что жалуетесь? Болит что? Сел Миша на своего конька, все!

– Сердце шалит, бьется сильно, потливость, слабость, давление, ноги давно отказали. Голова хорошо соображает, а вот ноги подвели. Почти не двигаются. Встать, сесть могу, с опорой пару шагов сделать. Девять лет уже катаюсь.

– Позвольте осмотреть ноги, я врач. Не дожидаясь разрешения, быстро убрал плед. На ней оказывается, была не блузка, а халат с запахом и он распахнулся, открывая взору довольно высоко обнаженные маленькие стройные ножки с гладкой белоснежной кожей, красивой формы коленными чашечками, чуть полноватыми икрами, переходящими в тонкие лодыжки. Мисаил с чисто медицинским интересом пялился на её голые ноги. Эмма разглядывала себя с не меньшей тщательностью, потом сняла перчатки, задрала рукава халата, осмотрела руки, и радостно возопила: