Напротив, дальнейшая централизация вплоть до создания мирового правительства означала бы, что возможности выбора для отдельного человека станут нулевыми. Мы имели бы монополию максимально всемогущего государства, идеального левиафана. Оно бы осуществляло тотальную властную и регламентирующую монополию по отношению к совокупному мировому населению. Иначе говоре, хваленый «единый мир» или «новый миропорядок» с единым мировым правительством означал бы, что тот, кто, к примеру, раскрыл правительственный скандал, уже никогда не сможет бежать в другую страну, как и тот, кто не желает платить назначенные налоги или соблюдать предписанные властями нормы поведения. С почти стопроцентной вероятностью мировое правительство будет использовать свою монополию власти и против воли людей, а в конечном счете злоупотреблять ею. Ведь ни разделение властей, ни правовое государство, ни права человека, ни демократия не оказались средствами, долгосрочно ограничивающими власть.

По сей день конкуренция – единственный известный человечеству постоянно действующий способ обуздать власть.

Одна из главных предпосылок для создания благосостояния – возможность добровольной кооперации, которая имеет место, только если все партнеры что-то обещают себе от сотрудничества, – кооперации без своекорыстия не бывает. Но одно только своекорыстие еще не ведет к кооперации, ведь любое кооперирование есть сделка, основанная на взаимности, обмен: чтобы получить что-нибудь, нужно что-нибудь дать. Это принцип римского do ut des: даю, чтобы ты дал. Добровольность кооперации гарантирует, что каждой услуге соответствует ответная услуга, мало того, она гарантирует, что услуга и ответная услуга отвечают желаниям участников обмена. Тот, кто хочет произвести выгодный обмен, должен, стало быть, поинтересоваться, чего желают другие, и согласовать с этим свое предложение, иначе ему не найти партнера. Иными словами, главное здесь – только субъективная оценка участников, а не якобы объективная равноценность меновых товаров[114]. Добровольный обмен, таким образом, не игра с нулевой суммой, поскольку выигрыш одного не есть урон другого; уникальность добровольного обмена заключена скорее в том, что он обогащает всех участников согласно их представлениям. В ином случае обмен бы не состоялся.

Данный принцип, кстати говоря, неизменно действует и в примитивном натуральном обмене, и в современной экономике с разделением труда. Действует независимо от того, что именно является предметом обмена – товары, деньги или трудовая услуга.

Но можно ли говорить о добровольной кооперации и когда один из участников обмена находится в крайней нужде, а другой нет? Да, как раз можно. Быть свободным не значит быть здоровым, состоятельным и счастливым. Быть свободным значит – не зависеть в своих действиях от воли третьих лиц в силу человеческой принужденности. Так что экономическая нужда, коль скоро она не восходит к применению силы, не является ограничением свободы. Тот, кто просто от нищеты, то есть без воздействия насилия или угроз третьих лиц, продает свою собственность или свою рабочую силу по очень низкой цене, совершенно недвусмысленно показывает, что он и в нужде предпочитает кооперацию некооперации. Он полагает, что нищенский заработок лучше, чем вообще никакого, что маленькая выручка от продажи лучше, чем вообще никакой. Так стоит ли видеть в человеке злоумышленника только потому, что он предлагает желаемую или даже срочно необходимую кооперацию? Ведь все мы всегда одинаково отзывчиво готовы помочь – так почему же именно тот, кто предлагает себя в партнеры по кооперации ищущему помощи, обязан помогать больше, чем мы? Чтобы критиковать предпринимателя, который платит в бедных странах низкую заработную плату, за эгоистическую жажду наживы, а одновременно самому не жертвовать тамошним работникам ни гроша, поистине не обойтись без двойной морали. Человеку, полагающему чрезмерным для себя моральным требованием хоть немного смягчить нужду совершенно незнакомых ему людей, не мешает распространить это соображение и на тех, кто в обусловленных нуждой обменах выступает как экономически сильный партнер