Разве можно ожидать, что бездари и пустомели не ухватятся за подобную возможность? Ловкие политики правят с их помощью. Если хотят остаться у власти, они должны следовать популярным в данный момент, порой противоречивым моральным идеям и по-прежнему развивать систему в духе упомянутого состязания – в направлении всеобщего равенства. В итоге мир допустимых высказываний и поступков сужается вплоть до того, что все, кто хоть в чем-то превосходит других или представляет иную точку зрения, вообще лишаются прав. Результат – якобинская диктатура политических настроений. А дальше приходит новый Наполеон.
Итак, слабости демократии очевидны; по крайней мере, для того, кто хочет видеть[98]. Что здесь можно сделать? С недавних пор и в западных государствах оппозиционные граждане размышляют о создании других стимулов, например путем отнесения растраты налогов к числу уголовных преступлений или путем сокращения пенсионных прав политиков, причинивших серьезный финансовый ущерб. Правда, такое было бы возможно только через референдум или под серьезным нажимом СМИ. Ведь органы, которые ныне занимаются такими вопросами, наверняка не заинтересованы в ослаблении своих позиций. Договориться же о непредоставлении особых преимуществ иным путем в массовой демократии невозможно.
Впрочем, общественные устройства, которые уже в силу своей конструкции нарушают принцип «кто платит, тот и заказывает музыку», не имеют шансов на долговременное существование. Ведь, если решение о том, что произойдет с взносами крупных плательщиков, регулярно принимается большинством неплательщиков или малоплательщиков, плательщики в конце концов отвернутся от означенного порядка. То есть либо покинут пространственную сферу действия данной системы, либо сократят свою производительность. Ибо они прекрасно понимают: их более высокая платежеспособность доказывает, что до сих пор все их решения явно были лучше тех, какие принимали неплательщики или малоплательщики. Так почему же именно этим последним дано право распоряжаться применением средств? Ведь почти наверняка будут приняты худшие решения для общества, нежели те, какие приняли бы сами платежеспособные. В итоге система постепенно теряет производителей услуг и в итоге терпит крах в силу экономических проблем.
Можно ли вообще еще спасти демократию? Имеет смысл заглянуть в Лихтенштейн[99]. Лихтенштейн отнюдь не конституционная монархия в традиционном смысле, а скорее уникальная смешанная система прямой демократии и парламентско-конституционной наследственной монархии. В 2003 году конституция подверглась значительному изменению. Мотивом стало понимание, что присущую любой демократии тенденцию к партийному господству и самообслуживанию политического класса необходимо ограничить посредством органов, обладающих релевантными собственными правами на контроль и активное участие в жизни страны и не подверженных влиянию партий. С тех пор в Лихтенштейне это прежде всего народ и князь, с законодательными инициативами могут выступать и общины. Чтобы избежать опасности безграничной власти большинства в прямой демократии, лихтенштейнская система заготовила два предохранительных вентиля: во-первых, право вето князя, в том числе и касательно итогов референдумов, во-вторых, право сецессии любой отдельной общины. Злоупотреблению правом вето со стороны князя в свою очередь препятствует предоставляемая населению возможность выразить ему вотум недоверия и даже вообще упразднить монархию (!). В своей работе «Государство в третьем тысячелетии» князь Ханс-Адам II указывает, что для подобной конструкции монархия не требуется. Избранный прямыми общенародными выборами президент может выполнять ту же задачу, что и князь Лихтенштейна