Наша социологическая команда ездила в Константиново на автобусе. После посещения родного дома поэта я долго стоял на высоком берегу Оки, сбегающем к урезу воды жёлтыми, поросшими редкой травой осыпями. Передо мной расстилались дали – голубые, лазоревые, синие, почти чёрные, с жёлтыми солнечными блёстками и редкими штрихами облаков. Они переливались, плыли, дрожали, уходя за невидимую линию горизонта. Пристально, до головокружения, я вглядывался в их немыслимую глубину.

Быть может, именно здесь родились известные строки:

Гой ты, Русь моя родная,

Хаты – в ризах образа…

Не видать конца и края —

Только синь сосёт глаза…

Синь придумал не Есенин, это звонкое и выразительное слово бытовало в языке. Он его знал, а мы знаем только благодаря этому стихотворению.

Сказать, что проникнуться поэзией Есенина, ощутить её неповторимость можно, лишь побывав в его родных местах, – значит сказать банальность. Но банальность суждения не отменяет его истинности. Именно зрительные впечатления и историческая память Рязанщины раскрывают перед нами натуральную, не придуманную ради экзотики чувственность есенинских стихов, в коих естественным образом сливаются славянское язычество и наивное православие, восторг перед непостижимой тайной природы и не знающая пределов отчаянная русская душа. Эта многоликая поэтическая целостность адекватно воплощена в потрясающей оратории Георгия Свиридова «Памяти Сергея Есенина». Я впервые услышал её в зале Свердловской филармонии и с тех пор несчётное число раз слушал дома в грамзаписи и в телевизионных передачах в исполнении хора Владимира Минина.

Оказалось, что знакомиться с рязанской землёй значительно интереснее, чем фиксировать ответы братьев-журналистов на каверзные вопросы. Однако я добросовестно выполнил обещанную Луизе работу и после Спас-Клепиков побывал с таким же заданием ещё в двух районных редакциях.

Последняя аспирантская осень не принесла никаких перемен. Коллеги начали готовить результаты полевых работ к обработке на ЭВМ, и от этого я стал ощущать себя в соцгруппе лишним. Разрабатывать новую тему диссертации было поздно, мои научные занятия потеряли смысл, а бездельное пребывание на восьмом этаже корпуса «Д» и общение с охваченными научной лихорадкой однокашниками становилось день ото дня мучительнее. Я не знал, как быть. Надо было возвращаться в Свердловск, к безденежной семье, но вернуться в родные палестины после позорного провала и слоняться по редакциям в поисках работы было невыносимо стыдно.

И тут чуткая судьба бросила мне спасательный круг: Самсонов сообщил, что меня хочет видеть Житенёв, и намекнул, что речь, вероятно, пойдёт о будущей моей работе.

Владимир Житенёв, секретарь Свердловского обкома комсомола, был избран секретарём ЦК ВЛКСМ в декабре 1968 года. В его ведении находились студенческий отдел и группа по работе с молодыми учёными. Я познакомился с Житенёвым в 1964 году на совместной вечеринке работников обкома комсомола и членов редколлегии «На смену!» Замысел дружеской встречи, приуроченной к дню рождения ВЛКСМ, состоял в том, чтобы сблизить на неформальной основе пишущих и руководящих товарищей ради пользы общего дела, тем более что в редакцию пришло много новичков. Из официального приглашения следовало, что мне предстоит явиться с женой в условленное время по адресу: «Улица Чапаева, 16». Адрес вызвал у нас некоторое удивление. Оказалось, что обкомовцы устраивают праздничный вечер не в каком-нибудь ресторане, а в столовой студенческого общежития университета – той самой, где до недавнего времени кормились винегретами и котлетами мы, обитатели этого общежития. И так же, как в студенческой компании, каждый участник вечеринки должен был сделать денежный взнос.