Как обычно бывает, я увлёкся этой довольно хлопотной работой, которая постепенно стала интересовать меня сама по себе, независимо от того, случится или нет публикация. Кстати, ту брошюру мы закончили и сдали руководству отдела. Через два-три года она была издана, но на обложке почему-то значились другие авторы.

А в тот памятный для меня день рождения, который я провёл в трудах, закончился распитием бутылки водки у Самсонова на холостяцкой кухне. Выслушав мои стенания, он произнёс фразу, которую можно считать циничной, а можно пророческой: «Умный человек после московской аспирантуры в Свердловск не поедет».

Старинный городок Шацк, что на Шаче-реке, выглядел довольно уныло, подобно большинству русских провинциальных городков, оставшихся после многочисленных пертурбаций без своих традиционных занятий и уклада. Нас поселили в школе-интернате, откуда интервьюеры ежедневно совершали рейды в город и близлежащие деревни и сёла. Интервьюерами были студенты, которых наскоро обучили приёмам сбора первичной информации по вопроснику. Разумеется, опросы вели и сами авторы исследований. Пришлось преодолевать немало трудностей – от явного нежелания аборигенов откровенно отвечать на провокационные вопросы незнакомцев до отсутствия нормальной (или любой) еды в столовых и магазинах. Тем не менее, группе удалось опросить около полутора тысяч человек.

Студентка Татьяна Коростикова посвятила трудам и дням социологических добровольцев прочувствованное поэтическое сказание. В нём есть такие строки:

Приспособлялись изучать,

Какая здесь в фаворе пресса —

ЦК о том желает знать

Не из пустого интереса, —

Чтоб содержание газет

И телепередач улучшить…

В авоську – стопочку анкет —

И марш по сёлам… Чтоб прищучить

Реципиентов, в пять утра

В автобус надобно вломиться…

– Анкета? Экая мура!

Над ней же надо час трудиться!

Рязанское лето, несмотря на афронт, который я потерпел на ниве науки, отзывается во мне яркими впечатлениями. В детские годы я немало поездил по стране благодаря тому, что мама, фельдшер железнодорожной больницы, могла ежегодно оформлять бесплатный билет. Но бывать в срединной России никогда не доводилось.

И вот я еду в Спас-Клепики (название-то какое уютное!), чтобы провести там для Луизы Свитич формализованное (то есть с едиными стандартными вопросами и вариантами ответов) интервью с сотрудниками районной газеты. Впервые в жизни вижу из окна настоящую дубраву, тихие речки с заливными лугами; потом въезжаем в Мещёрские болота, где ещё сохранились узкоколейки, построенные для вывоза добытого торфа. Водитель автобуса то и дело задрёмывает, голова его клонится к рулю, и тогда бдительные местные тётки, принаряженные по случаю поездки на базар, восклицают с милой рязанской протяжностью: «Шафё-ёр, ня спи-и!»

Я не случайно выбрал Спас-Клепики. Однажды прочитал у Паустовского, что город стоит на реке Пра с коричневой водой. Необычный цвет объясняется тем, что река вытекает из обширных мещёрских торфяников. Но писатель был здесь в 30-е годы, и я сомневался, что застану ту же картину.

На следующий день спозаранку поспешил к реке. Солнце уже поднялось над крышами, и в его косых лучах я увидел, что у воды действительно коричневатый оттенок. Ложе реки устилал толстый ковёр мха, слегка пружинящий под ногами. От моих шагов поднимались со дна фонтанчики древней коричневой пыли. Я зачерпнул пригоршню мягкой на ощупь воды и долго вглядывался в порханье невесомой торфяной взвеси, не желающей осаждаться на ладонь…

Городок с речкой в травянистых берегах, с длинной бревенчатой гатью через болотистый пустырь и сонными улицами, вдоль которых стояли ещё крепкие старые дома с подклетями, верандами, чердаками и мезонинами, был мало похож на городки Урала и Сибири. Неподалёку от Дома колхозника, где я обитал, обратил внимание на двухэтажное каменное здание. Табличка извещала, что здесь, в церковно-учительской школе, учился Сергей Есенин. Соскучившись на чужбине по родному дому, будущий поэт снаряжал котомку и отправлялся отсюда пешим ходом в село Константиново, впитывая по дороге красоты рязанской земли.