Наконец «добро» было получено. В начале 1970 года Государственный комитет по делам издательств перечислил университету на проведение нашего исследования немалую сумму – 50 тысяч рублей. Аспирантов назначили младшими научными сотрудниками по хозяйственному договору. Мы ежемесячно получали зарплату и тут же отдавали её администратору проекта Георгию Рабиновичу (Пшеничному). Деньги эти расходовались на печатание документов исследования, командировки, машинную обработку данных и другие нужды. Оплата наличными во все времена обеспечивает лучший результат.

Программа исследования и документы подробно обсуждались на еженедельных заседаниях группы. Мои коллеги довольно быстро выбрали себе делянки: Валерий Сесюнин – представления аудитории о функциях печати, Луиза Свитич – личность журналиста, Марина Смирнова – информационные потребности аудитории, Григорий Кунцман – читательские интересы.

После долгих прикидок я замахнулся, можно сказать, на самую суть нашего дела – эффективность печати, рассмотренную не в ракурсе «принятия мер» по выступлениям газеты, а в ракурсе восприятия информации реципиентом. Задумал поверить алгеброй гармонию – экспериментально измерить, как читатель понимает, усваивает, оценивает газетные материалы, влияют ли они на его поведение. («А вот теперь выясним, дорогие товарищи, не впустую ли мы трудимся, есть ли толк от наших писаний…»)

Уловить результат воздействия информации на сознание отдельного человека – сложнейшая задача, всё равно, что решить уравнение со многими неизвестными. Теория познания, в какой-то степени знакомая из курса философии, оказалось непригодной для столь тонкой материи; основами психологии, тем более психологии экспериментальной, а также приёмами контент-анализа я не владел. В Ленинской библиотеке прочитал и перелистал много умных и не очень умных книжек, однако теоретическое обоснование и методика предстоящего исследования никак не складывались.

Кое-что почерпнул на семинаре Советской социологической ассоциации в Новосибирске по теме «Проблемы контент-анализа в социологии». Анализ содержания произведений журналистики к тому времени был уже не в новинку. С особым тщанием конспектировал сообщение Марью Лауристин об опыте эстонских социологов, изучавших с помощью контент-анализа ценностную структуру тартуской районной газеты «Эдази». К эстонским коллегам тогда относились с подчёркнутым почтением: они провели уже три неформальных социологических семинара по проблемам теории и практики массовой коммуникации и издали материалы в сборниках «Кяэрику» – по названию спортивной базы Тартуского университета, где проходили семинары. (Через двадцать лет я увидел Лауристин в теленовостях. Она, лидер Народного фронта Эстонии, выступала на съезде народных депутатов СССР с требованием независимости Эстонии. Занятия социологией определённо способствуют свободомыслию.)

Приближалось лето 1970 года, а вместе с ним и срок выезда на пленэр. И настал день 11 мая, когда Прохоров на собрании группы объявил: «Исследования Полещука не будет. Он не успевает». Я промолчал, хотя почувствовал обиду. Два месяца назад Евгений Павлович с похвалой отозвался о моих интеллектуальных подвигах, но с тех пор ни разу не поинтересовался, как идут дела, а теперь вот объявил суровый вердикт. Но, по правде говоря, виноват был я сам. Из упрямства я не рассказывал Прохорову о своих трудностях, стыдясь показаться неумёхой.

Не могу понять, как мне, имевшему опыт работы в районной газете и представлявшему сельских читателей отнюдь не по художественным фильмам, пришло в голову взяться за такие тонкие эксперименты. Сколь глупо было надеяться зафиксировать в хитроумных таблицах реакции жителей Рязанского края на прочитанный газетный текст! При этом надо было обеспечить представительность материала и опросить по меньшей мере человек двести по выборке, соответствующей социально-демографической характеристике населения.