Раймондо высоко ценил шведского короля и как политика, и как полководца. Густав Адольф умело нашел предлоги для вмешательства в Тридцатилетнюю войну и опубликовал развернутое обоснование своего появления в Империи. Однако еще до объявления войны он захватил необходимые плацдармы, пуская пыль в глаза врагам. Осторожный, он пекся о линии коммуникации, для чего потребовал от курфюрста Бранденбурга ряд крепостей, а перед битвой при Брейтенфельде добивался гарантий от курфюрста Саксонии. Король понимал важность сохранения репутации, поэтому, не оказав помощи Магдебургу, он «разослал манифесты в печати, чтобы оправдать себя».

Густав Адольф выступал против роскошества в армии, предпочитая, чтобы его воины всегда пребывали в бедности «и действительно, его армия, которая была очень бедной, во многих случаях действовала лучше, чем армия императора, в комфорте и богатая». «Великий оратор», что немаловажно для полководца, он много раз разговаривал с простыми солдатами. По нраву Монтекукколи пришлись и дисциплинарные меры короля: в Империи он позаботился о том, чтобы его войско не стало обузой для населения, запретив «брать больше положенного», чем снискал к себе расположение и овации. Суровые наказания короля в отношении беглецов во время битвы также нашли полную поддержку у нашего героя. Хотя Густав Адольф осмеливался вести войну зимой, в тяжелых условиях, он делал это на дружественной территории и из политических соображений. Он искусно использовал условия местности при форсировании Леха в 1632 г. и в целом умел выгодно расположиться вдоль реки, как, например у Штеттина и у Вербена. Он не преминул воспользовался отбытием Паппенхайма, чтобы атаковать Валленштейна при Лютцене. Раймондо восхищался и внезапными нападениями короля: помимо налета на вражеские квартиры «со всей кавалерией» у Вольмирштедта, Густав Адольф внезапно напал на Тилли при Брейтенфельде, когда тот не подозревал об атаке и не успел как следует развернуть свой боевой порядок[281]. Наоборот, Густав Адольф развертывал армию в боевой порядок заблаговременно, «до того, как окажется на поле боя и на виду у противника». С этой целью «его войска всегда отдыхали накануне ночью в соответствии с тем боевым построением, который он намеревался использовать при столкновении на следующий день»[282].

В области осадной войны Раймондо указывал на решительный штурм королем Франкфурта-на-Одере в 1631 г. «со всех сторон с помощью всех инструментов». В тактическом плане Монтекукколи перенял у Густава Адольфа сразу несколько идей. Во-первых, примешивание мушкетеров к кавалерии[283]. Во-вторых, тактическую гибкость при Брейтенфельде: специально повернул правое крыло так, чтобы ветер не дул его воинам в лицо, а также бросил вторую «баталию» (линию) против правого и левого крыльев Тилли. В-третьих, работу шведских орудий, которые сумели своим огнем разбить множество императорских полков. Обращался Монтекукколи и к истории войн Густава Адольфа с Речью Посполитой – как стороннику использования копья в кавалерии, ему был интересен шведский опыт борьбы с атакой польских всадников, «именуемых гусарами». Ввиду того, что атака польских гусар не поддерживалась ударом кирасир, «которые должны немедленно следовать за ними, ломать и сбивать все, что они нашли уязвимым»[284], шведы придумали тормозить вражеский импульс путем простого размыкания шеренг. Раймондо восхищался и тем, как Густав Адольф при форсировании Леха умело развернул артиллерию, пользуясь изгибами реки. Помимо славословия, Монтекукколи позволил себе покритиковать короля. Он порицал Густава Адольфа как главнокомандующего за безрассудство, когда тот лично произвел рекогносцировку у Штеттина и тем самым подверг свою жизнь опасности. Раймондо счел ошибкой передышку, предоставленную королем