Глава 6: Владения болотницы

Степан сидел на краешке скрипучей лавки, спиной к красному углу, где в полумраке едва угадывался строгий лик древней иконы. Его скрюченные руки, покрытые синеватыми прожилками холода, судорожно сжимали подол старого тулупа. Изба, когда-то надежная крепость, превратилась в жалкий лабиринт отчаяния. Каждое бревно, каждая щель, каждая перекладина были увешаны, испещрены, замазаны оберегами. Пучки высохшего маживельника, некогда самого верного защитника от болотной нечисти, висели повсюду – над дверью, у окон, у печки. Но теперь Степан косился на них с подозрением, словно на предателей, готовых в любой миг обернуться против него. Двери и оконницы были испещрены перекрестьями, нарисованными мелом, уже стершимся от времени и влаги. Но что толку? Леденящий холод, не от январской стужи, а словно из самой разверзнутой преисподней, просачивался сквозь стены, пробирал до костей. Печь, хоть и топилась, лишь зря пожирала дрова, не в силах прогнать эту мертвящую стужу. Ее тепло казалось жалкой насмешкой, тонкой пленкой, сразу же прорываемой извне.

И был шепот. Раньше он доносился снаружи, скребся по ставням, выл в трубе. Теперь он был внутри. Он лился непрерывным, мерзким потоком из каждой щели меж бревен, из-под половиц, из темных углов. Он скребся по ставням тихими, мокрыми лапками, словно тучи незримых крыс обшаривали дом. Он булькал и хлюпал в печной трубе, как будто там застряло утопленное тело. И он нашептывал. Непонятные слова, обрывки фраз, обещания и угрозы, смешанные в одну леденящую кашу.

«Степа-ан… Степанушко… Холодно?..» – прошелестело из-за печки, голосом мокрой, гниющей листвы.

«Открой… Открой дверь… Тепло принесу…» – зашипело из щели у порога, похоже на вкрадчивый голос давно утонувшего соседа Федора.

«Кресты стерты… Мелом… Вода… Вода все смоет…» – забулькало под полом, сопровождаясь тихим плеском.

Степан резко дернул головой, впиваясь воспаленными глазами в темный угол, откуда донесся последний голос. Голос его был хриплым, сорванным от бессонницы и страха.

«Убирайся! Уйди, нечисть подколодная! Кресты… кресты на дверях! Маживельник висит! Слышь? Маживельник!» Он ткнул дрожащим пальцем в ближайший пучок сухой хвои.

Из того же угла раздался тихий, мокрый смешок. «Маживельник?.. Ага… Висит… Повесь еще… Сухие веточки… От холода спасут?.. Он сам боится… Чуешь?.. Он трещит от страха…»

Старик невольно взглянул на пучок над дверью. И правда, в полной тишине избы, кроме шепота, он вдруг уловил едва слышный, тонкий треск – будто ломались сухие косточки внутри веток. Или это зубы его собственные стучали? Степан стиснул челюсти, пытаясь остановить дрожь. Холод сковывал все сильнее. Он поднялся, подошел к печи, распахнул дверцу топки. Яркое пламя осветило его изможденное лицо, покрытое морщинами-бороздами, в которых застыл вековечный ужас Дуги. Он сунул внутрь полено.

«Гори, жарь их!» – прохрипел он пламени.

«Жги эту нечисть!»

Пламя весело лизнуло сухое дерево, затрещало. На мгновение Степану показалось, что шепот отступил, притих. Но это была лишь иллюзия. Он слышал его сквозь треск огня. Он слышал его внутри своего черепа.

«Огонек… Яркий… Красивый…» – заворковал шепот прямо над его ухом, заставляя старика вздрогнуть и отшатнуться от печи.

«Скоро потухнет… Как и ты… Скоро…»

«Не бойся холода, Степан…» – вступил другой голос, сладкий и вязкий, как болотная тина.

«Холод – это покой… Вечный покой… Ни боли, ни страха… Открой дверь… Впусти нас… Или мы сами войдем?.. Скоро…»

– «Не войдете!» – выкрикнул Степан, отчаянно озираясь. Его взгляд упал на икону в красном углу. Лик Спасителя, темный от времени и копоти, казалось, смотрел на него с бесконечной скорбью.